«Не плачь, детка, — шепнула мать. — Скоро мы вновь увидим папу. Не плачь, маленькая».
После этих слов Робин решила, что вряд ли когда‑нибудь увидится с отцом, и уткнулась лицом в шершавую юбку — уже тогда слишком гордая, чтобы показывать слезы.
Утешал ее, как всегда, братишка Моррис, тремя годами старше, мужчина семи лет, тоже рожденный в Африке, на берегах далекой неукротимой реки со странным экзотическим названием Зуга, в честь которой Моррис Зуга Баллантайн и получил свое второе имя. Робин предпочитала называть его Зуга — это напоминало ей об Африке.
Робин обернулась к юту: вон он, брат, высокий, хоть и ниже капитана, стоит рядом с Мунго Сент‑Джоном и что‑то горячо объясняет, указывая в сторону львино‑желтой земли. Черты лица достались ему от отца, тяжелые, сильные, — ястребиный нос, твердая, почти жесткая, линия рта.
Брат поднес к глазам подзорную трубу, изучая низкую береговую линию с тщательностью, которую проявлял в любом деле, вплоть до самого пустякового, затем обратился к капитану. Мужчины беседовали вполголоса. Как ни странно, они находили общий язык, уважая силу и достоинство друг друга. По правде говоря, завязать отношения больше старался Зуга, готовый, как всегда, извлечь выгоду из ситуации. В ход пошло обаяние, и после отплытия из Бристоля он вытянул из Мунго Сент‑Джона почти все, что тот узнал за долгие годы торговли и плавания вдоль берегов огромного неизведанного континента. Сведения аккуратно вносились в толстый кожаный блокнот в ожидании дня, когда в них возникнет нужда.
Капитан охотно взялся посвятить Зугу в таинственное искусство астрономической навигации. Ежедневно в полдень учитель с учеником устраивались на юте с медными секстантами наготове, ожидая огненного проблеска в сплошных облаках, и потом, раскачиваясь в такт с палубой, старательно удерживали солнечный луч в окуляре прибора.
Они устраивали стрельбу по пустым бутылкам из‑под бренди, которые матрос бросал с кормы, чтобы развеять скуку долгих вахт. Мунго Сент‑Джон приносил из каюты пару великолепных дуэльных пистолетов в ящичке с бархатной обивкой и тщательно заряжал, разложив на штурманском столике. Бутылки разрывались в воздухе фонтаном алмазных осколков, сверкающих в солнечном свете, и стрелки радостно хохотали, поздравляя друг друга.
Бывало, брат доставал новехонький карабин Шарпса с затвором, заряжавшийся патронами, — подарок одного из спонсоров «африканской экспедиции Баллантайнов», как окрестила их путешествие крупнейшая ежедневная газета «Стандард». Это чудо‑ружье имело невероятную прицельную дальность до восьмисот ярдов и даже с тысячи легко укладывало буйвола. С помощью таких ружей меткие стрелки очищали американские равнины от несметных стад бизонов. Мунго Сент‑Джон спускал за корму мишень — бочонок на тросе длиной восемьсот ярдов, — и они с Зугой целились поочередно, поставив на кон по шиллингу. Баллантайн, хоть и лучший стрелок в полку, тем не менее успел проиграть капитану больше пяти гиней. Американцы не только производили лучшие ружья в мире — Джон Браунинг запатентовал магазинную винтовку, которую Винчестер превратил в непревзойденное оружие, — но и безусловно превосходили всех в искусстве его применения. Сказывалась разница между пионерами Дикого Запада с их длинноствольными винтовками и британской пехотой, стрелявшей залпами из гладкоствольных мушкетов. Мунго Сент‑Джон, настоящий американец, владел и дуэльными пистолетами, и «шарпсом», словно они были частью его тела.