— Карп Осипович! Жив ли? — позвал Ерофей, подойдя к двери, верхний косяк которой был ему ниже плеча.

В избушке что-то зашевелилось. Дверь скрипнула, и мы увидели старика, вынырнувшего на солнце. Мы его разбудили. Он протирал глаза, щурился, проводил пятерней по всклокоченной бороде и наконец воскликнул:

— Господи, Ерофей!..

Старик явно был встрече рад, но руки никому не подал. Подойдя, он сложил ладони возле груди и поклонился каждому из стоявших.

— А мы ждали, ждали. Решили, что пожарный был вертолет. И в печали уснули.

Узнал старик и Николая Устиновича, побывавшего тут год назад.

— А это гость из Москвы. Мой друг. Интересуется вашей жизнью, — сказал Ерофей.

Старик настороженно сделал поклон в мою сторону.

— Милости просим, милости просим…

Пока Ерофей объяснял, где мы сели и как по-глупому заблудились, я мог как следует рассмотреть старика. Он уже не был таким «домоткано-замшелым», каким был открыт и описан геологами. Дареная кем-то войлочная шляпа делала его похожим на пасечника. Одет в штаны и рубаху фабричной ткани. На ногах валенки, под шляпой черный платок — защита от комаров. Слегка сгорблен, но для своих восьми с половиной десятков лет достаточно тверд и подвижен. Речь внятная, без малейших огрехов, свойственных возрасту. Часто говорит, соглашаясь: «едак-едак…», что означает: «так-так». Слегка глуховат, то и дело поправляет платок возле уха и наклоняется к собеседнику. Но взгляд внимательный, цепкий.

В момент, когда обсуждались огородные виды на урожай, дверь в хижине приоткрылась и оттуда мышкой выбежала Агафья, не скрывавшая детской радости от того, что видит людей. Тоже соединенные вместе ладони, поклоны в пояс.

— Летала, летала машинка… А добрых людей все нету и нету… — проговорила она нараспев, сильно растягивая слова. Так говорят блаженные люди. И надо было немного привыкнуть, чтобы не сбиться на тон, каким обычно с блаженными говорят.

По виду о возрасте этой женщины судить никак невозможно. Черты лица человека до тридцати лет, но цвет кожи какой-то неестественно белый и нездоровый, вызывавший в памяти ростки картошки, долго лежавшей в теплой сырой темноте. Одета Агафья была в мешковатую черного цвета рубаху до пят. Ноги босые. На голове черный полотняный платок.

Стоявшие перед нами люди были в угольных пятнах, как будто только что чистили трубы.

Оказалось, перед нашим приходом они четыре дня непрерывно тушили таежный пожар, подступивший к самому их жилищу. Старик провел нас по тропке за огород, и мы увидели, где проходила два дня назад страшная «линия фронта».

Деревья стояли обугленные, хрустел под ногами сгоревший черничник. И все это в «трех бросках камнем» от огорода.

Июнь этого года, затопивший Москву дождями, в здешних лесах был сух и жарок. Когда начались грозы, пожары возникли во многих местах. Тут молния «вдарила в старую кедру, и она занялась, аки свечка». К счастью, не было ветра, возникший пожар подбирался к жилью по земле.

— Огонь мы с тятенькой заливали водой, захлестывали ветками, копали землю. А он все ближе и ближе… — сказала Агафья.