Я разрешаю ему курить и с наслаждением вдыхаю горьковатый дым.
– Есть смысл рассмотреть мою кандидатуру на сокращение, – сейчас, в неформальной обстановке, можно быть искренней.
Владимир Семенович качает головой:
– После того, как вы спасли человеку жизнь?
– О, я не смотрю на свою работу так пафосно. Знаете, как говорят летчики: если ты идешь в полет как на подвиг, то ты к полету не готов. Я просто делаю дело и, господи, даже не знаю, как его зовут и сколько лет этому несчастному. И в лицо не узнаю его завтра. Видите, крайняя степень выгорания. Вы обязаны принять меры как руководитель.
– Какие?
– Уволить меня по сокращению штатов.
– Тогда… – говорит Владимир Семенович и надолго замолкает.
– Что?
– Тогда у меня больше не будет причины торопиться на утренние планерки и гадать, увижу я вас или нет. Услышу какую-нибудь бодрящую гадость в свой адрес, или вы высокомерно промолчите.
Я молчу. Наверное, теперь точно слуховая галлюцинация, или просто я уснула от усталости…
Пока я раздумываю, сон это или не сон, моя рука оказывается в большой ладони Владимира Семеновича.
– Я думал, вы замечаете, что я в вас влюблен. Женщины вроде должны видеть подобные вещи.
Я качаю головой:
– Мне это в голову не приходило.
– Правда? Ничего не замечали?
– Я думала, вы просто считаете меня психопаткой.
Владимир Семенович неопределенно улыбается и крепче сжимает мою ладонь.
– Видно, мы просто не поняли друг друга, – говорит он тихо, а я снимаю бумажную шапочку. Прическа «противотанковый еж», ну и наплевать!
– Я приходил утром, потом звонил, но все никак не мог застать вас. Сейчас не самое подходящее время признаваться в любви…
– Почему? Хорошее время…
Я не знаю, что сказать еще, но тут Владимир Семенович приближает свои губы к моим, и, кажется, начинается мой Женский день…
Осталось поделить кота
Игорь ловкими скупыми движениями закрыл «молнию» и приподнял набитый до отказа чемодан, пробуя на вес.
– Вот и все, – сказал он, усмехнувшись. – Думаю, тебе не придется доплачивать в аэропорту за перегруз.
Жена фыркнула:
– Что ж, приятно сознавать, что двадцать лет нашего брака уместились в одном чемодане.
– Не начинай, я и так знаю, что ты скажешь. Жить со мной – все равно что умножать на ноль…
– Нет, милый, жить с тобой – это все равно что делить на ноль. То есть нельзя! Невозможно! Говорю тебе как женщина-математик, которая подавала большие надежды, пока не связалась с тобой.
Пожав плечами, муж поставил чемодан возле двери, а сам устроился в кресле возле телевизора и начал бездумно переключать каналы.
Кресло, как и все другие предметы обстановки, явно приобреталось по случаю, и от этого комната имела вид временного жилья, несмотря на чистоту и робкие покушения на уют в виде кружевной салфетки на подголовнике и нескольких довольно безвкусных ваз.
Шелковые занавеси на окне со сдержанным восточным рисунком были красивы, но не гармонировали с шерстяными накидками на креслах и диване, серенькие обои в полоску совсем истрепались, и, если приглядеться, было видно, что кое-где они прихвачены скотчем, а одну из ножек дивана заменяла стопка книг.