Сколько времени ему потребовалось, чтобы взобраться на эту ужасную стену, он не мог бы сказать, но когда, наконец, он перевалился через край скалы, то рухнул наземь, ослабевший и задыхающийся и настолько усталый, что у него уже не было сил подняться и отползти на несколько дюймов от опасного края бездны.
Наконец очень медленно, с явным усилием, Тарзан встал на четвереньки, упираясь в землю коленями и локтями, а затем, пошатываясь, поднялся на ноги. Его неукротимая воля заставила распрямить плечи, встряхнуть решительно копной черных кудрей, и он двинулся вперед, шатаясь на нетвердых ногах, чтобы продолжить свою неистовую борьбу за существование. Он устремился вперед, пристально рассматривая каменистый ландшафт в поисках другого ущелья, где сможет получить передышку и спастись от неизбежной гибели на солнцепеке из-за отсутствия воды.
Западные горы становились теперь ближе, хотя казались таинственно нереальными, дрожа и колеблясь в солнечном мареве, они дразнили его своей близостью в тот момент, когда состояние его физических и душевных сил было близко к тому, чтобы сделать эти горы навсегда недоступными.
За ними, он знал, должны лежать земли, изобилующие дичью, о которых говорила мартышка Ману. Если на пути вновь появится ущелье, его шансы преодолеть даже невысокие вершины катастрофически уменьшатся. Ущелье не появлялось, однако силы таяли с каждой минутой. Наконец перед ним легло ущелье, и с этим ущельем надежда добраться до благодатных мест исчезла окончательно. Над ним все кружился Ска, и человеку-обезьяне казалось, что зловещая птица спускается все ниже и ниже, как бы читая в его слабеющей походке приближение конца. Потрескавшиеся губы Тарзана издали рычание, в котором все еще звучал вызов.
Милю за милей Тарзан-обезьяна оставлял за собой. Движение, рожденное одной силой воли, было ярким примером сопротивления судьбе. Более слабый человек лег бы умереть, чтобы дать отдых своим истощенным мускулам. Любое усилие было агонией усилия, но Тарзан чудовищным напряжением преодолевал желание упасть и затихнуть навсегда. Наконец, его движения стали фантастически-механическими — он шел, шатаясь, с затуманенной мыслью, которая бессознательно фиксировалась только на одном — вперед, вперед, вперед!
Горы виднелись теперь впереди смутными расплывшимися пятнами. Иногда он забывал, что это горы, и задумывался над тем, зачем он должен все время испытывать такие муки, стараясь достичь чего-то неясного, маячившего впереди. Что это было, он не помнил, усталый мозг отказывал. Но вновь собирал Тарзан разбегавшиеся мысли и осознавал цель — неуловимые, исчезающие горы. Наконец он стал их ненавидеть. В его полузатуманенном мозгу возникали галлюцинации — что горы были кровожадными, что они убили кого-то очень ему дорогого. Кого? Он никак не мог вспомнить, зачем он преследует их? Чтобы убить?
Эта мысль, возрастая, придавала ему силы. Новая оживляющая цель — и какое-то время он шел, не покачиваясь, твердо, с высоко поднятой головой. Раз он споткнулся и упал, и когда попытался встать, обнаружил, что не может этого сделать — настолько его покинули силы. Он мог лишь ползти, подтягиваясь на руках. Так преодолевал он буквально несколько ярдов, затем валился и отдыхал.