Проблема в том, что больницы эти, как правило, весьма и весьма слабенькие. Причем дело не в том, что там ничего нет, а в том, что все крайне неравномерно распределяется.

…В маленький городок в лесной части Калужской области мы приехали за пациентом с пневмонией. Пожилой мужчина – дачник – стал задыхаться, у него начала подниматься температура. Но он никуда не обращался. На даче он был один и как-то справлялся.

Однако через несколько дней он позвонил жене и попросил приехать. Жаловался он не столько на одышку, сколько на слабость, причем слабость была такая, что встретить жену он уже не смог.

Естественно, жена вызвала скорую помощь, и дачника-неудачника привезли в ЦРБ. А там он быстро попал в реанимацию. Тогда уже всполошились дети, нашли нас – и вот мы поехали забирать пациента и везти его в Москву.

Трехэтажная больница была построена где-то в 60-х гг. Желтый реанимобиль с московскими номерами привлек внимание и медиков, и пациентов, поэтому многие высыпали во двор посмотреть на диковину. Местная скорая перемещалась на УАЗах = «буханках». Добродушная медсестра из приемного отделения проводила нас на 2 этаж в реанимацию. Лифт, как ни странно, работал.

В больнице было чисто, но очень бедно. Старый линолеум, облупившаяся краска, зашитые банкетки. Однако на двери одного из кабинетов красовалась надпись «Компьютерная томография».

– Работает? – спросил я медсестру.

– Уж третий месяц как сломан, – сообщила та. – Да и смотреть некому. У нас рентгенолога своего нет, уволилась, снимки в соседний район отправляем.

– А как же вы живете? – поразился я.

– Ну, доктора-то свое видят…

Так мы работали в 1 КИБ в начале 90-х. У нас были дневные рентгенологи, причем очень хорошие, но по дежурству ты должен был все уметь сам. Правда КТ, даже сломанного, у нас тогда не было.

Пожилой реаниматолог (на самом деле – анестезиолог) провел нас в палату. Видно было, что реанимация здесь по большей части используется как палата пробуждения. Однако в углу пыхтел старенький «Пуритан», на котором «висел» какой-то бедолага.

– Наш? – спросил я доктора.

– Нет, это – утопленник. Ваш – в углу, – и он показал на угол.

В углу, на простой койке лежал дед. У деда была одышка под 30, привязанные руки мелко перебирали пальцами, по катетеру сливалось небольшое количество темной мочи. В подключичный катетер вяло капал реополиглюкин. Дед явно был в угнетенном и измененном сознании, так что по всем канонам реаниматологии он должен был быть интубирован и переведен на ИВЛ. Но ему шел только кислород через носовую канюлю.

Однако переведя взгляд в угол, я решил не выплескивать на коллегу свое негодование. В углу стоял накрытый пеленкой аппарат РО-6-03 – здоровенный железный гроб, причем в упрощенной модификации. Я понял, что это весь аппаратный парк отделения, как впоследствии и оказалось. Еще у них была пара таких же «рошек» в операционной и чудом сохранившийся детский «Babylog», которые уже в начале 90-х считались весьма почтенными моделями.

Мне стало жалко коллегу, который начал рассказывать про больного. Собственно, сообщил он мне мало что нового. Поступил в тяжелом состоянии, на рентгене пневмония, становилось хуже, забрали в реанимацию, дали кислород, сатурация на кислороде 89 %, пульс 123…