Так же скромненько и уселся за общий, накрытый под развесистою ракитою стол, пригубил за-ради праздника великого бражки, песни послушал, поглядел на пляски. Местные все ж утащили часть «дружинников» в хоровод, что завели девицы вокруг большого костра, закружили, запели…

Тут – как раз вовремя – и Игнатко с Гаврилой поспели. А с ними еще один парень – рыжий такой, шустренький.

– Нашли, батюшко, – шепотом доложил Гаврила. – Вот он, Охрятко-то. Боярина своего бывшего прищучить рад.

– Тогда идем… Окулку позови, да… Афоню с Нежданом, да еще человек двух, больше не надо. Да! Шепни, чтоб не все разом шли – мы их у крайней избы ждать будем.

Над соломенными крышами изб, в окруженьи холодных звезд, покачивался яркий, сверкающий серебром месяц, освещая небольшую, стоявшую чуть на отшибе усадьбу – невысокий плетень, большую избу с крыльцом и сенями, амбары и еще какие-то хозяйственные строения – птичник, овин, рига.

– Посейчас боярин в баньку пойдет, – шепотом доложил Охрятко. – Без зазнобы своей, Марьи-вдовицы, один, со слугою. Марья-то жаркого пару не любит, а вот Онфима Телятыча – хлебом не корми, дай попариться.

– Собаки у вдовицы злы? – деловито уточнил Павел.

Рыжий приблуда покривился:

– Злы, да прикормлены. Марья, вишь, их по всему селу отпускает бегать – кто-нибудь что-нибудь и даст. Кто щей вчерашних, а кто и косточку.

– Значит, ты собак отвлечешь… а мы – к боярину в баньку. Больше туда никто не сунется?

Охрятко вскинул брови:

– Как же никто, кормилец? Старая Марья-вдовица хахелю своему завсегда в баньку квас носит… или служанку пошлет.

– Та-ак, – Ремезов ненадолго задумался. – Придется вдовицу взять на себя – ежели что – томить разговорами. С боярином ты, Окулко, думаю, и без меня справишься. Знаешь, что делать.

– Знамо дело! – довольно приосанился кат.

– Только помни – и вы все помните – колпаки не снимать, в беседы не вступать – стоять молча, присутствовать. Да! До смерти боярина не забейте – это лишнее.

Палач обиженно потупился:

– Об том, господине, мог бы и не говорить. Язм свое дело знаю!

– Ну, тогда – с Богом. Колпаки не забудьте.

Павел лично проследил, чтоб всего люди натянули на головы колпаки с прорезями для глаз – его собственная задумка: и страшнее, и предъявы потом некому кидать. Поди знай – что за люди? Ну, догадается, конечно, боярин – не совсем уж дурак. И пусть догадается… а догадки-то к делу не пришьешь. На кого потом Всеволоду-князю жаловаться?

– Ну, давай, Охрятко… Помни, не просто так стараешься – белок за дело получишь изрядно.

– То б и не худо! – обрадованно отозвался рыжий.

Белок… На Руси в тот момент стоял, говоря археологическим языком – безмонетный период. Своих монет не чеканили – либо чеканили, да археологам они что-то не попадались. Основная денежная единица – гривна – брусок в двести граммов серебра, а вот вместо мелких денег использовали беличьи шкурки, бусины, кольца, византийские монетки медные.

Чу! За плетнем едва залаял и тут же ласково заскулил пес. Охрятко свое дело сделал.

– Давайте к боярину, – шепотом приказал Павел. – А старушкой-вдовицей я чуть попозже займусь, не попрется же она сразу с квасом.