— Псы вы! — тонким голосом закричал он, — Пожар — кара вам, что вы Шуйских выше царя поставили!

На груди мальчишки болталась барма. Мальчишка кинулся на стрельцов, толпившихся внизу, и обеими руками схватился за остриё стрелецкого копья, уткнул его себе в грудь.

— Коли меня, рожа! — кричал он. — Ты же для этого вломился!

Стрелец оторопело отодвигал копьё и пятился.

— Чего ты, государь… — забормотал стрелец.

Передние стрельцы тоже попятились от крыльца, поднимая пики и бердыши, чтобы не поранить Федю.

А Ваня, лежавший под стрелецкими сапогами, услышал, как бунтовщик назвал Федю государем. Ваня бешено завертелся, вырываясь, вскочил и оттолкнул тех, кто давил его подошвами.

— Царя узнать не можете?! — завопил он.

Стрельцы растерялись от ярости двух отроков, от того, что не понимали, кто из этих двоих — Иван, сын ведьмы Еленки Глинской.

Тот мальчишка, что первым сбежал по лестнице, упал на землю и забился в рыданиях. Спина его точно горела зеркалом царской бармы.

А на крыльце Ваня подскочил к Шуйскому, схватил его за бороду и потянул вниз по сходу.

— Прочь пошли отсюда! Все! — визжал Ваня стрельцам. — И Шуйского своего забирайте! Вместе с ним в аду горите!

Мимо упавшего Феди Ваня толкнул Шуйского в толпу стрельцов. Шуйский канул в толпе, будто камень в омуте.

Толпа стрельцов в смятении отступала перед Ваней. Передние стрельцы уже стаскивали шапки и кланялись, опустив бердыши.

— Государь, прости!..

— Отемнели!..

— Помилуй, государь!..

В гуще стрелецкой толпы вдруг раздался дикий рёв, и над головами стрельцов словно всплыл боярин Андрей Шуйский. Он извивался, поднятый на остриях стрелецких пик.

Филипп поселился в большой бревенчатой горнице новгородского торгового подворья. Можно было у царя или у митрополита… Но Филипп подумал, что ему лучше жить отдельно. Так легче сохранить свободу мысли. И на третий день он решил возвращаться на Соловки.

Но не зря же он ездил в такую даль. Нужно иметь хоть какой-то прок для хозяйства. Денег не было, подарков он не собирал. Но ему присоветовали немца при царе — Генриха Штадена. Штаден хорошо разбирался в разных иноземных машинах. Филипп уже построил несколько таких в обители — и хотел развивать это дело дальше.

Штаден для примера смастерил Филиппу полдюжины образцов. Все они были выставлены на длинном столе в горнице Филиппа.

— Это колесо к потоку воды стоит боком, — по-немецки объяснял Филиппу Штаден, вращая пальцами игрушечное колесо, — а потому мельницу можно поставить вдоль плотины.

— А как посоветуете делать передачу с него? — тоже по-немецки спрашивал Филипп. — Через рычаг или через зубчатое колесо?

Немецкий язык Филипп выучил на Соловках от заморского купца, которому пришлось зимовать в монастыре.

За печкой горницы на полу перед лавочкой сидела Маша и играла куклами. Куклы были поделками Штадена — вырезанными из поленьев большими усатыми солдатами-ландскнехтами. Маша завернула солдат в тряпочки-платья и выстроила на лавке в ряд.

Большая, почти уже девушка, почти невеста, Маша вела себя как семилетняя. Она словно погрузилась умом в детство, чтобы ничего не помнить о налёте опричников. По тропинке времени убежала обратно — чтобы жить задолго до того страшного дня. Маша развлекала своих усатых кукол простенькой игрушкой — плашками с медведем и кузнецом. Это тоже был подарок Штадена.