Ябадоо всю жизнь любил сакэ и немного женщин. Это правда! От себя не должно скрывать. Поэтому теперь, под старость, приходится, глядя на своих слабых детей, самую крепкую из дочерей отдать самому умному и сильному иностранцу с надеждой на будущее. Известно, говорят, что во всех странах без исключения, даже в тех, где женщин прячут или где занавешивают им лица черной тряпкой, самыми сильными мужчинами считаются приезжие иностранцы. В этом нет ничего обидного. Поэтому свои женщины прячутся и лица их закрываются, как и ноги.

Но судьба Сайо так складывается не потому, что ее отец дурен в своих помыслах и втягивает ее в такие дела ради выгод. Нет, пороки Ябадоо были лишь его слабостью. Выгод он не искал. Временный брак Сайо – это лишь служба стране. Народ, у которого нет сильных детей, погибнет. Каждая семья это должна знать, ни одна семья не должна погибать.

Ареса, конечно, мало понял из этой исповеди. Но иностранца надо изучить, также и его товарищей, как и его народ. А то может с иностранцем быть еще хуже, чем со своим. Ведь женщины неразборчивы и глупы, и тогда лишь увеличится количество преступников в Японии, и для государства и нации это будет несчастье, из-за которого страна погибнет. Поэтому Ябадоо старался изучать Алешу и Александра и всех их товарищей и морских воинов, чтобы не ошибиться, и поэтому он охотно оказывал гостеприимство западным людям в своем доме. Но при этом строго запрещал что-то подобное поднадзорным рыбакам. Его же дом был как бы опытным, лабораторией, созданной по частной инициативе старого патриота, виноватого в расточительстве собственных сил и здоровья как в годы своей молодости, так и в старости.

Путятин зяб сегодня на жестоком ветру и ежился, как старик. В Хэда холодней, чем в Симода. Но тут же вынул руку, которую держал в широких рукавах, как в муфте, и поднялся по ступенькам на стапель.

– Молебен при закладке отслужили?

– Да. Отец Василий... – отвечал Колокольцов. – Японцы не протестовали.

Путятин нагнулся и погладил дерево.

– Столярные работы, – сказал Евфимий Васильевич и глянул на пожилого плотника Кикути.

Тот подумал, что адмирал заметил неровность, за которой он, Кикути, недосмотрел. Кикути поклонился, показывая, что готов отвечать мужественно и все исправить, надо только указать.

– Не хуже, Евфимий Васильевич, чем в Архангельске, – сказал Аввакумов.

За последние дни Колокольцов, по мнению матросов и плотников, появлялся редко, – видно, возился с японкой, – а за всем смотрел самурай Ябадоо. Ничего не знает и только делает вид, что распоряжается. Его хлебом не корми – дай поважничать. Спросит через переводчика: «Вы что сейчас делаете?» – «А мы вот ставим столбы, будет кнехт, за него закрепим шхуну». – «А-а! Хорошо! Приказываю крепко поставить эти столбы и закрепить за них кость-дракона, при этом смотреть без упущений!» – «Да не за столбы, а за перекладину». Но ему и нечего говорить, он все равно ничего не понимает.

– А, вот и ты тут, старая образина! – сказал Глухарев и похлопал самурая по выпяченному тощему брюху.

– Я очень вам благодарен, – сказал Евфимий Васильевич, – всегда считал вас дельным офицером. Но вы превзошли мои ожидания.