– Есть ли? – сказал все тот же Зеленой. – Как я рад!

– Степан Степанович хороший! – говорил Маточкин. – Вернулись и все о нас заботятся. И все подавал пример, купался в холодном море и нас уговаривал. Выйдет из воды и стоит на ветру, не торопится, пока денщик вытрет его полотенцем. А придет в казарму и чихнет. Глухарев говорит: «Вы нездоровы, ваше высокородие, не заболейте от купанья. Сейчас не время». – «Много ты, старый дурак, понимаешь! Это полезно для здоровья. Идя на войну, моряку надо закалиться». Пока холодно было, и ему обходилось. А стало теплей, он упал на стапеле и сразу слег. Горел, говорят, как в огне, бредил и все призывал плотников, кричал: «Спасите меня!..»

«Упал, анафема, с доски, – думал про себя матрос – Может, кто-то подстроил живодеру!»

«Да уж известно, что могло присниться, если не знал, выживет ли! – подумал Путятин. – Возможно, теперь стихнет».

За деревьями открылась бухта. Все вышли на берег.

Около двух шлюпок стояли матросы в киверах и с ружьями. Четырехугольником построился духовой оркестр и сияет медными начищенными трубами. Гребцы сидят в баркасах и держат весла вверх.

«Вот и конец отдохновения души!» – подумал Путятин. Предстояло снова стать грозным адмиралом, морским королем и всех забрать в свои руки, в жесткие рукавицы.

Воздуха много, горы расступились, солнце сияет в голубом воздухе, Фудзи растаяла, в небе висит лишь одна ее шляпа.

В шлюпке Путятин встал от удивления. В ущелье Быка площадь застроена, по ущелью сделана лесотаска со спуском бревен на веревках, край которых намотан на блоки внизу, и вверху, на горе, что-то вроде подъемного шкафа на американском пароходе, но без паровой силы. Стоит стук, грохот, звенят молоты, свистят пилы.

Лесовский болел, Колокольцов долго был в отлучке, а дело тут, как видно, ни на час не останавливалось.

Не разрешив офицерам разойтись по квартирам, Путятин приказал немедленно собраться всем в храме Хосенди.

Капитан Лесовский сидел за столом в старом, выцветшем сюртуке. Он похудел и был бледен; надо ожидать, что стал еще злее.

– Ежедневно после молитвы и завтрака приказываю назначать строевые ученья, – заговорил адмирал. Он говорил о том, что людей надо воодушевить... пересмотреть оружье, обувь, одежду... инструменты... Парусные ученья, занятия, молитвы...

Про постройку пока не говорили, надо сначала все посмотреть.

«А вот вы говорили, что у Сайлеса и Джексона рожи как у обезьян. А мы сами? Вот все офицеры в сборе. Что за рожи! У Пушкина так лицо сморщилось, что торчит лишь нос картофелиной и усы. У второго штурмана и у артиллериста появились бороды. Еще один, – Путятин на миг позабыл фамилию этого офицера, – щупл, мал, а каким козырем держится! Лыс, а виски фабрит, усы как у таракана, у другого – моржовые. Еще видна лысеющая голова, как из седых гвоздей, – стрижка «ежом». А каковы физиономии, таковы и интересы: сплетни, обиды грошовые, размышления о наградах и выгодах. Барон Шиллинг блондин, белый совершенно, поминутно меняется выражение узкого лица, все время выражает оттенки важности, собственного превосходства. У этого усы нежно выхолены. А вот Зеленой – как пивная бочка!»