Микеланджело Буонарроти. Страшный суд. Фрагмент с воскрешенными.
Микеланджело Буонарроти. Страшный суд. Фрагмент с одним из спасенных.
Микеланджело Буонарроти. Страшный суд. Фрагмент с ангелом.
Микеланджело Буонарроти. Страшный суд. Фрагмент со св. Себастьяном.
«Страшный суд» (продолжение)
Мне помнится, что в Париже нет ни одной статуи Микеланджело (за исключением двух незаконченных «Рабов» в Лувре). Все это понятно. Тем не менее, поскольку эта страна произвела на свет Лесюэра, который сумел почувствовать, что такое грация, и без воздуха Италии, я скажу молодому человеку, который вдруг почувствовал бы, что срисовывание статуй и выравнивание их в виде барельефов – это еще не живопись: «Изучи гравюру „Страшного суда“, сделанную Метцем (Рим, 1816 г., 240 франков; взять издание большого формата), посредством стекла со скрупулезной точностью. Таким образом, она передает не замысел Микеланджело, но лишь то, что цензура позволила Даниэле да Вольтерре оставить. Гравюра господина Метца в целом передает рисунок Буонарроти. Еще лучше – найти небольшую гравюру[45], сделанную до исправлений Даниэле да Вольтерры. Вот противоядие от холодного театрального стиля, подобно тому как пребывание в Венеции является единственным способом избавиться от серо-землистого колорита».
Микеланджело Буонарроти. Страшный суд. Фрагмент с осужденными грешниками.
Суждение иностранцев о Микеланджело
Как Моцарт в статуе в «Дон Жуане», так и Микеланджело в стремлении внушить ужас объединил во всех элементах картины все, что только может быть отталкивающего (за исключением того, что внушает презрение): в рисунке, в цветах, в светотени – и тем не менее он сумел привлечь зрителя. Можно представить, что говорили на его счет люди, приехавшие оценить его с точки зрения изнеженного стиля или античного идеала красоты. Это наши Лагарпы, рассуждающие о Шекспире.
Один очень уважаемый во Франции писатель, господин Фальконе, знаменитый скульптор, говоря о «Моисее», воскликнул, обращаясь к Микеланджело: «Дружище, да вы просто мастер принижать великие вещи!» И добавил, что, в конце концов, этот хваленый «Моисей» скорее похож на каторжника, чем на вдохновенного законодателя.
Господин Фюсли, писавший об искусстве со всем остроумием уроженца Берна, говорит («Письма Винкельмана», т. II): «Все художники изображают своих святых стариками, вероятно, потому, что считают возраст необходимым условием святости, и там, где они не в силах придать величия и значительности, они заменяют их морщинами и длинными бородами. Это можно видеть на примере „Моисея“ в церкви Сан-Пьетро-ин-Винколи работы Микеланджело, который принес красоту в жертву анатомической точности и своей страсти к ужасному, или, скорее, грандиозному. Невозможно сдержать смех, когда читаешь начало описания, которое дал этой статуе рассудительный Ричардсон: „Так как это произведение очень известное, не стоит сомневаться в том, что оно превосходно“. Если правда то, что Микеланджело изучил руку знаменитого сатира из виллы Людовизи, которого ошибочно принимают за античного, то так же вероятно, что он изучил и голову этого сатира, чтобы придать ее характер своему Моисею, поскольку обе они, как говорит Ричардсон, напоминают голову козла. Без сомнения, в этой фигуре есть что-то чудовищно великое, чего нельзя отнять у Микеланджело: это была буря, предвещавшая ясные дни Рафаэля».