И подобным образом я медленно перемещался через огромный безликий кусок земли американского Среднего Запада. Миновали мили и ночи, и дорога стала гипнотизировать меня, унося мои мысли в прошлое. Я думал о моих родителях, давно умерших, о городке, в котором вырос, – двойнике множества таких же захолустных городков, тех, что я, Царь Разрушения, проезжал на машине, никем не замечаемый, всего лишь два огонька фар в темноте. Я думал о людях, которых знал, друзьях, с которыми водил дружбу, женщинах, с которыми делил ложе. Думал о столах с хрустальными бокалами, украшенных цветами, с видом на море, о ночи – печальной и прекрасной ночи, – когда под падающим снегом я привез мою возлюбленную домой. Я думал обо всём этом и о многом другом, но более всего я думал о Лиз.

Вечером шестого дня из-за убогого Нью-Джерси показались огни Нью-Йорка. Восемь миллионов человек. Мои чувства пели сопрано. Я въехал на Манхэттен по тоннелю Линкольна, бросил машину на Восьмой авеню и пошел пешком. Остановился у первой таверны, которую увидел, ирландского паба с лакированным баром и опилками на полу. Клиенты вели себя как ни в чем не бывало, такова уж привычная замкнутость ньюйоркцев, что происходящее в центре страны еще не создало в их сознании ощущение глобального кризиса. Сидя в одиночестве у бара, я заказал скотч, вовсе не намереваясь его пить, однако обнаружил, что хочу этого и, что самое интересное, не ощущаю никаких негативных эффектов. Виски был прекрасен, я ощущал нёбом тончайшие оттенки его вкуса. Уже пил третий, когда понял еще две вещи: я ни капли не опьянел, а еще мне очень хотелось в туалет. В мужской комнате мое тело извергло столь мощную струю, что фаянс зазвенел. Это тоже было невероятно удовлетворяющим; казалось, что у меня не было ни одного из телесных удовольствий, которое бы не усилилось стократно.

Но настоящей целью моего прихода был телевизор над баром. Шла игра, играли «Янки». Дождавшись, когда бросят последний питч, я попросил бармена переключить на Си-эн-эн.

Долго ждать не пришлось. «Волна убийств в Колорадо» – было написано в бегущей строке внизу экрана. Безумие распространялось. Сообщения приходили со всех концов штата: целые семьи, убитые в постели, города, в которых не осталось ни единой живой души, придорожный ресторан, всех клиентов которого выпотрошили, будто форель. Но были и выжившие – укушенные, но выжившие. «Оно просто смотрело на меня. Это не человек. И оно еще так светилось». Бред психически травмированных или нечто большее? Пока что еще никто не вел подсчеты, кроме меня. Согласно моему приказу, на каждых девятерых убитых одного оставляли, присоединяя к племени. Больницы были наполнены больными и искалеченными. Рвота, лихорадка, судороги, а потом…

– Какое-то жуткое дерьмо.

Я повернулся к человеку, сидевшему рядом. Когда это соседний стул оказался занят? Нормальный городской типаж, таких тысячи: лысеющий, с лицом юриста, интеллигентным, слегка недовольным, щетиной после вчерашнего бритья и небольшим брюшком, с которым он всё собирается что-нибудь сделать. Ботинки с накладками крылышками, синий костюм, накрахмаленная рубашка, распущенный галстук. Дома его ждут, но он пока не может заставить себя встретиться с ними после такого дня, какой у него был.