Он не сразу понял, что стало причиной того, что случилось дальше. Алина вдруг заёрзала и закряхтела, и Нино, быстро отставив бокал с шампанским, будто весь этот искусственно созданный праздник был ей в тягость, подскочила с места и устремилась к малышке. По дороге задела фотографию на туалетном столике - тот единственный снимок, который он оставил на виду. Они с Олей на море за полгода до аварии. Счастливые, влюблённые и мечтающие о будущем. Рамка, свалившись со столика, соприкоснулась с полом и разлетелась на тысячи осколков. И Германа снова прошило болью, словно электрическим разрядом.    

- Уйди! - выдохнул он, тоже вскакивая на ноги. Уронил бокал шампанского на ковёр, опёрся руками на стол и тяжело задышал. - Уйди, я тебя прошу.     

Нино застыла на месте, а когда он всё же поднял взгляд, увидел, что она растеряна. И точно такая же чудовищная растерянность была у него в душе.

Не он всё это придумал. Не ему всё это нужно.   

Не ему, чёрт бы всё побрал!   

- Алину забрать? - выдавила из себя Нино, и Ильинский помотал головой.    

- Ты не поняла. Уйди вообще. Из моего дома. Уйди!     

Она сорвалась с места через долю секунды. Звук её торопливых шагов совпал с боем курантов. Герман думал, что он почувствует облегчение, когда Нино не будет рядом, но он ошибался. Вместо удовлетворения его накрыло тем, с чем он так и не научился справляться - чёрной слепой безнадёжностью. Но только на этот раз она была такой острой, что он даже дышал с трудом.

Наверное, она должна была испытывать сейчас отчаяние и обиду, но в тот момент, когда словно затравленное животное, стремительно неслась по лестнице наверх, чтобы собрать свои немногочисленные вещи, совершенно не чувствовала ничего подобного. Внутри билось только одно желание – бежать подальше от этого места, от Германа Ильинского и от всего, что душило ее, стискивая горло невидимыми клещами.      

Наспех одевшись, Нино выскочила из дома и, только оказавшись за пределами особняка, перевела дух и ощутила… облегчение. Она стояла посреди пустой улицы одна, где-то вдалеке взрывались петарды, отмечая пришествие Нового года, а она жадными глотками вбирала в себя морозный воздух, точно заключённый, выпущенный на свободу, и, несмотря на то, что у нее не было денег даже на то, чтобы вызвать себе такси, чувствовала, что случившееся с ней сейчас – абсолютно закономерный итог. И, наверное, все было к лучшему, несмотря на то, какие проблемы для нее влекло за собой это увольнение.        

Просто она была в этом доме… не нужной. Десятки и сотни раз она ловила себя на этой мысли за прошедшие две недели. Наблюдала за тем, как Герман возится с Алиной, днём не отходя от нее почти ни на шаг, если только его не отвлекали какие-то дела, и понимала: этим двоим не нужен больше никто. И ее это, в общем-то, абсолютно устраивало, потому что позволяло ей держать с девочкой невидимую дистанцию. Хотя страх сделать что-то не так, вцепившийся в душу липкими холодными пальцами, все равно преследовал ее постоянно, и в моменты, когда Герман забирал Алину с собой, она испытывала неимоверное облегчение. Потому что все происходящее не было для нее только работой, это была бесконечная чудовищная пытка. И сам Герман, похоже, это прекрасно видел и понимал тоже.