вооруженных багряными листьями алебардами, с лицами, скрытыми барочными полумасками из черной проволоки, напоминающими решетки монастыря; за громадными свечами слоняется толпа людей в робах кающихся, размахивающих небольшими курильницами, и он едва улавливает мрачное жужжание, скрытое этими белыми и черными балахонами. Дыхание преющего мяса, усиливающееся с каждым шагом, слышится из-за покрывала нареченной. На мгновение ткань приоткрывается: там ужасающая бычья голова с окончательно разложившейся плотью, бродящей на глазах графа Нумы от полчища микроскопических тварей, кишащих на поверхности и пощадивших только глаза, уже дряблые и выкатившиеся в его сторону несчастными серыми зрачками.

Все усилия графа вызвать в памяти дальнейшее были ни к чему: этот образ запал с настойчивостью некоей непреодолимой грани, не дающей вспомнить, какой оборот приняло сновидение после отвратительной сцены. Вырваться из червивой ямы ему помогло только вмешательство секретаря, который заметил, насколько он был поглощен, и должен был пробудить его, почтительно взяв под руку, когда они подошли к игорным домам.

Первый представлял из себя всего лишь достаточно просторную хату из бревен, тростника и ветвей, выстроенную на помосте, натертом маслом и блестевшем, как танцевальный паркет. Ее обегали те же факелы, которые освещали путь графа и его слуги, однако пламя взвивалось и над солдатскими касками, укрепленными на ружьях, расставленных в козлы по углам платформы, и расфранченные арлекины подбрасывали в них губки, смачиваемые в бочке с горючим. Эти поразительные весталки, - если нечто могло еще поразить графа Нуму, - были теми мужчинами обычного для Пьемонта и Ломбардии чернявого и в изобилии косматого типа, который лучше, чем северный (тот заставил бы их выглядеть средним между портовыми куколками и свежей поросятиной) подчеркивал их незабываемое убранство: штаны тяжелой кавалерии, канонерские сапоги с мексиканскими шпорами, и поверху шли прозрачные наброшенные друг на друга покрывала, галстухи из радужного крепа, оранжевые бальные манто лебединого пера, отороченные каракулем, корсажи, затянутые патронташами, но перевитые изумрудным тюлем, царские трены, соболиные хвостики, бранденбурги: высокий и смехотворный покрой, отдающий копченой селедкой и извлеченный со свалок Милана, чтобы разукрасить пародию культа, в иных местах существующего вокруг гробницы неведомой жертвы давно позабытой войны.

Они решили зайти в это первобытное казино; граф, по крайней мере, дал себя туда затянуть своему человеку, которому подобная грубость убранства внушала приятное ощущение безопасности отсутствием признаков разлагающего воздействия изыска. Внутренности были, скорее, разбойничьими: после долгого коридора, вдоль которого неустойчиво побрякивали грошами игорные автоматы в маленьких ложах, разделенных уложенными до потолка связками соломы, и который два или три раза, как улитка, огибал хату, открылась совершенно сумрачная зала, освещенная только зелеными бумажными колпаками электрических лампочек, подвешенных на достаточно различной высоте под неясной тростниковой крышей. В густой дымке обретались рабочие в черных рубахах, в блузах каменщиков или полуголые, как машинисты пакетботов; были еще землистые личности более мрачного вида, видимо, крестьяне. Большей частью эти люди бегали по кругу вдоль стены, двигая хребтами, как на манеже, изредка задерживаясь, чтобы нацепить банкноту, а то и целую пачку, на один из крюков мясника, расположенных на равном расстоянии под огромными номерами, преувеличенными их написанием смолой на вымазанной известью соломе. Затем звук клаксона прерывал это странное круговое исступление, и все собирались у закопченного и массивного, как наковальня, стола, за которым арапы раскрывали перед игроками бурдюк из козлиной шкуры, чтобы те могли выбрать себе по свертку из общей кучи скомканных старых газет. Человек в кожаном жилете швырял эти свертки на стол один за другим, а другой направлял на них пламя горелки, и сыгравший номер возникал в пепле Аванти или Коррьере делла Сера на верхней грани стального, иногда раскаленного докрасна кубика.