– Нет, Василий Матвеевич, не на пересдаче, а завтра! И пусть извинится передо мной!
– За то, что ты ничего не знаешь?
– Пусть извинится, – с нажимом повторила Полина, – и так, чтобы я видела, что она знает, что если мне не понравится, как она извиняется, то она вылетит к чертям собачьим в свой Псков, или откуда там эта лимита взялась!
Василий Матвеевич вздохнул:
– Деточка моя, а тебе не кажется, что это слишком?
– Нет, Василий Матвеевич, мне так не кажется, – отчеканила она.
Время шло. Ирина, хоть и старалась есть поменьше, а ходить побольше (теперь она, гуляя с ребенком, не садилась на лавочку в скверике, а исправно наматывала круги), нисколько не худела, даже наоборот. Зато неизвестные девушки им больше не звонили, Кирилл приходил с работы вовремя и с энтузиазмом занимался детьми. Казалось, он счастлив, как и прежде, но Ирина чувствовала, что муж изменился. В чем выражалась эта перемена, она и сама затруднялась определить и сочинила поэтическую историю, что он влюбился в прекрасную даму и она ответила взаимностью, но в последний момент он решил остаться с семьей, а великое чувство конвертировать в не менее великую поэзию.
Улики у нее были не то чтобы косвенные, а вовсе даже не улики, но Ирина решила, что в целом версия стройная и правдоподобная. И почему бы такому не быть на самом деле? Если она хотела голубиной верности, так надо было выходить не за красавца-богатыря с тонкой душой, а за какого-нибудь сморчка. Но вот рискнула, что ж, теперь волнуйся и терпи.
Ирине не нравилась роль постылой жены, с которой живут из жалости, но так о своем позоре знает она одна, а разведется – узнает весь мир.
Занятая детьми и мужем, она почти забыла, что совсем еще недавно работала судьей городского суда, поэтому, когда вдруг позвонил председатель, она не сразу сообразила, кто это такой и что ему может быть от нее нужно. Павел Михайлович не стал ничего объяснять, а просто взял и сам себя пригласил в гости.
Положив трубку, Ирина заметалась по квартире. Как назло, она утром разнежилась, повалялась с книгой, вместо того чтобы заняться полным тазиком детского бельишка. Если сейчас не постирать, до завтра может и не высохнуть, а надо еще квартиру вылизать и приготовить что-нибудь вкусненькое для гостя. Почему-то Ирине казалось, что председатель внимательнейшим образом осмотрит ее хату на предмет пылинок и соринок, чтобы потом поведать коллективу, какая же судья Мостовая, бывшая Полякова, грязнуля, лентяйка и неряха.
Конечно, это паранойя, председателю глубоко плевать, как она живет, но Ирина, оставив Володю играть в кроватке, истово драила кухню, чтоб, не дай бог, ни одного жирного пятнышка не осталось. Она знала, откуда ноги растут у этого страха. В детстве мама постоянно пугала, что кто-то придет и увидит, что у них с сестрой не убрано, – и тогда всё, станут они для этого кого-то кончеными людьми. По ее тону становилось ясно, что лучше сразу умереть, чем упасть в чьих-то глазах. Если это не действовало, мама грозилась пойти в школу и там всем рассказать, что девочки совсем не такие хорошие, как притворяются перед одноклассниками и учителями, на самом деле они не помогают маме и живут в грязи.