— Погодите минутку, — сказал он. — Тот, кто проиграет, должен навсегда отказаться от этой девушки и, что бы ни произошло, ничего не предпринимать в отношении нашей красавицы. Клянитесь!

— Я-то клянусь, — проворчал Франсуа, — но вы тоже должны поклясться.

Анри произнес клятву помогать старшему брату овладеть девушкой, если Фортуна улыбнется ему, а также не пытаться как-то повредить ей в случае успеха дофина.

И только тогда Франсуа дрожащей рукой снова встряхнул кожаный стаканчик: игральные кости, гремя, покатились на стол.

— Три! — закричал Сент-Андре.

Франсуа чуть не лопнул от бешенства: ему выпали единица и двойка, то есть появились все шансы проиграть: ведь если на каждой грани кубика выбито от одного до шести углублений и выбрасывается сразу пара, почти невероятно, чтобы брат выбросил меньше трех.

— Отлично, — сказал дофин, пытаясь сохранять спокойствие. — Думаю, я проиграл. Но я сдержу свое слово, Анри, и буду помогать вам.

Анри, в свою очередь, встряхнул стаканчик, выбросил на стол кости и, не удосужившись взглянуть на них, повернулся к брату с торжествующей, злорадной усмешкой. В ту же секунду оба принца услышали голос потрясенного Роншероля:

— Два! Две единицы! Ах, Монсеньор, до чего же неудачно получилось: только два!

Франсуа испустил радостный вопль. Анри некоторое время тупо смотрел на две единицы, которые он только что сам, своей рукой выбросил на стол, больно укусил эту руку и прохрипел только одно слово:

— Проклятие!

Дом на улице Тиссерандери, где укрылась Мари де Круамар, был совсем небольшим, с виду скромным, но прекрасно отделанным изнутри. Мари унаследовала этот дом от матери вместе с двумя другими: на улице Сен-Мартен и на улице Лавандьер, напротив кабачка с загадочным названием «Угорь под камнем»note 4.

В то утро, спустя неделю после событий, о которых мы попытались подробно рассказать нашему читателю, дама Бертранда усердно наводила порядок на первом этаже дома на улице Тиссерандери. А в отделанной с безупречным вкусом комнате — сразу было видно, что ее хозяйка, которой, конечно же, была Мари, обладает врожденным чувством красоты, — находился, как, впрочем, и каждый день, Рено. Его благородное лицо, одновременно сияющее и сумрачное, выражало сразу и сыновнее горе, и пылкую любовь.

Влюбленные сидели рядышком, держась за руки, — эта привычка переросла в необходимость еще с тех пор, как они встречались на скамейке под тополями у берега Сены. Что до Мари, то в ее улыбке отражалась вся трагедия, которую пришлось переживать этой отважной девушке. Потому что в то время, когда она улыбалась, когда она приказывала своему телу не дрожать, когда подавляла эту предательскую дрожь, чудовищное волнение терзало ее душу, а сердце порой переставало биться. «Катастрофа! Она вот-вот произойдет! Она уже на подходе! И ничто не может помешать! Ничто!» — вертелись у нее в голове неотступные мысли.

— Мари, — продолжал между тем Рено. — Вот и прошла та неделя отсрочки, которую ты у меня попросила. И ты была права, душенька моя. Если бы мы поженились на следующий же день после такой огромной беды, наша свадьба свершилась бы не в счастливый час. Прошедшая с тех пор неделя, твоя нежность, твое очарование позволили моему сердцу хоть немного успокоиться, тяжелые воспоминания словно заволоклись дымкой… Ужасные, отвратительные видения отступили от меня…