Один из собеседников кивнул на темно-коричневую бутылку коньяка:

– Давай, Дим, не томи.

Дима поправил очки и раскупорил «Лезгинку».

– Здесь натуральный коньяк, думаю, живы будем.

Он разлил огненный напиток по двум взятым у девушки за стойкой высоким стаканам.

– За что?

Дима наморщил лоб:

– Не знаю. Давай так.

– Правильно. Я тоже не люблю ненужных слов.

Оба выпили, закусив купленными бутербродами с прозрачными пластинками сервелата.

– Представляешь, у нас до чего дошло?! – Димин собеседник достал сигарету. – Стали гра – бить прямо в дежурной части.

– Как так?

– Очень просто. Посадили троих в камеру, одного как следует не обыскали. А у него «перо». Он его в камере достал, с двоих крутки поснимал, да на себя надел, а когда протокол на него за пьянку нарисовали, вышел из отдела и свалил на все четыре аж в трех куртках.

– А эти двое?

– А что эти двое? Дежурный камеру открыл, а они сидят» слезы утирают. Говорят, жены не поверят, все усы повыдергают за кожаные куртки, скажут, что пропили. Мужичка мы, конечно, нашли, но куртки он уже успел толкнуть.

– Да, сейчас холодно без куртки.

– Интересно, как твой клиент отреагирует на то, что его в пятый раз кинули?

– Меня не волнует его реакция. Он убийца. И я от всей души желаю, чтобы его поставили к стенке.

– Да, в той ситуации вполне можно было обойтись без крови. Он говорит, что поддался на всеобщие настроения.

– Чушь какая. В любой гнилухе человек может оставаться человеком. Может и должен.

– Не исключено, что он устроит какофонию. Когда поймет, что его опять провели.

– Пускай устраивает, что хочет. Мне плевать. Я сделаю морду ящиком и буду утверждать, что ничего не знаю. Он твердил мне то же самое целых восемь часов. И никто ничего не докажет.

– Топор, кстати, нашли?

– Да, так и лежал в люке.

– Значит, не отвертится.

Дима налил еще коньяку.

– Давай.

Оба сделали «дубль два».

– Да, нормальный коньячок. Слушай, Дим, может, мне пары действуют на кору головного мозга, может, еще что. Начинаю в душу лезть. Получается, ты извини, так получается, что последняя инстанция – не суд и даже не Верховный Суд, а ты. Ты понимаешь меня? Ты главный, верховный судья, потому что остальное – всего лишь формальная сторона вопроса. Ты суть. Приговор выносишь ты. И ты признаешь человека виновным. Тебе не страшно? Я имею в виду, тебя не пугает такая миссия? Как человека?

– Да, мне страшно. Иногда. – Дима опустил глаза на пустой стакан. – Но ты затеваешь неразрешимый спор, в котором никогда не будет правых. Что касается происшедшего, то я вынужден был использовать то, что имел. То, что не дает мне закон, я должен находить сам. Это не моя вина. И перед самим собой я чист.

– А перед ним? – собеседник ткнул пальцем вверх.

– А я не верю в него.

– Или не хочешь верить?

– Отвали. Давай лучше еще дернем. Как у вас в районе с раскрываемостью?

– Средне. Что, впрочем, является оптимальным вариантом.

– Глупо, согласись? Чье-то горе, чьи-то слезы, чью-то изломанную судьбу, чью-то потерянную жизнь мы мерим паскудными цифрами, величиной которых хотим убедить людей в своем могуществе и силе давно не существующего закона.