- Там ведь какая накладка вышла. Это ведь мой братан младший со своей Олькой на берегу были. Он все и напутал, решил, что вы заодно с теми парнями были. Он рассказал, а я закипел. Побегал тогда по лесу, побегал, а никого нет. Ну, еще и вспомнил, как вы тогда подозрительно реку перебредали... А тут у нас крест и меч на берегу стояли - их кто-то не просто сломал, а это... надругался, другими словами... Вот я уже ничего и не мог с собой сделать. Потом, конечно, стыдно было. Получилось, что все на одного.

Глеб рассмеялся. Надо же: "все на одного". Такое стало уже забываться. В том смысле, что "стыдно". Это уже давно норма.

- Ладно. Забыли. Только об одном прошу: ты больше тех не ищи. Это ведь даже не придурки, не отморозки. Это зомби. Ты для них только объект. Запомни, тебя мама не затем рожала, чтобы кто-то упражнялся в метании ножиков. А сам ты убивать не готов.

- Пока не готов.

- Ты вот когда вырастешь, когда женишься, когда родишь и подержишь на руках ма-аленькую такую капельку, вот тогда и хорохорься. "Пока"!

- Но вы-то, когда были в "Белом доме", - убивали?

- Кого?

- Ну, этих гадов.

- Не успел.

- Жаль!

Глеб остановился. Посмотрел по сторонам. Они стояли на уже косо подсвеченной снизу маленьким красным солнышком округлой верхушке лысой горы. Теперь впереди предстоял долгий-долгий спуск. Он похлопал Павла по плечу.

- Шагай назад, балда! Спасибо за проводы.

Глава пятнадцатая

...Алтай - центр Земли. Вот идет человек по огромному, в низкой легкой бледно-фиолетовой дымке, такому серебристо-серому на свету и васильковому, в длинных тенях, бесконечному каменистому полю. Вдыхает полынную сырость. Брусничку подбирает. Идет и думает: кто он? Кто? До сегодняшнего дня и не сомневался - русский. Правда, еще и татарин. Жили ли эти прилагательное и существительное мирно? Когда как... Но при всем этом сие было его личной, очень интимной темой. Ее никак нельзя было поведать никому "нетакому": смешно, но ни отцу, ни матери. В двадцать один год ему вдруг сильно захотелось обрести в себе цельность. Но все, молодые и не очень, московские националисты не смогли дать именно той, искомой им чистой радости познания своего рода. Ожидаемой чистоты и ясности личной судьбы в судьбе народа. Этакой древней, густо спящей в его крови прадедовской степной, ковыльно-пожарной воли и мужественности гордого, бесприютного патриаршества. От их разговоров о героях ислама до него не доходил тот, может быть, и выдуманный им самим, но столь желаемый вкус утонченной, изысканнейшей культуры ночных душевных соприкосновений с мудростью Великого Востока. Где же был тот античный дух, так алмазно сверкавший на россыпях халифатов и ханств? Все происходило слишком просто, слишком буднично. То, что полюбил в книгах, не имело продолжения в людях. Наверное, ему просто не повезло со встречей. Но что тут можно назвать везением? Для не способного к однозначности полукровки?.. А от него требовалась тупо воспаляемая обязательными ежедневными упражнениями в самых жестких матах "трехвековая" ненависть ко всему русскому. Это в центре-то Москвы! Одна Шаболовка только чего стоила - с ее "татарской полудирекцией"... Ненависть к русским... То есть для него конкретно: сына к собственной матери. К ее жертвенной и терпеливо-нежной, на протяжении всей жизни, любви к отцу... Который сам как раз и порвал с корнями и по-татарски уперто считал себя только "советским"... Неужели ему так и оставаться полукровкой? А что же тогда произошло при крещении?