- Я уже понял.
- Тогда и далее понимай. Тебя на вокзале ограбили? В Новосибирске? А почему ты там заявление не подал? Почему в поезд сел?
- Так ты сам все знаешь: я же транзитный. Что бы я там делал? Да еще бы и ваш поезд с моими вещами ушел.
- Это верно. Но и мы тебя без документов брать не должны.
- ...И что теперь из этого всего следует?
- А следует из этого, что по всем правилам и законам демократической России мы обязаны сдать тебя, понимаешь, на ближайшей станции.
- Но вы этого не сделаете.
- Не сделаем. Наверное.
- А почему не наверняка?
- А "наверняка" дорого стоит.
У Глеба в ситуациях, подобных этой, где-то от затылка начинала закручиваться и медленно расползаться не то чтобы боль, а какая-то ноющая мелодия. Мысли при ее появлении испуганно затихали, голова становилась звонко пустой, и в этой тишине мелодия свивалась спиралью и пружинно ощупывала тело изнутри, ища выхода спрессованному до боли гневу.
- Говори.
- Ты пойми, мы же рискуем. Я, положим, всегда вывернусь, а он? Его-то выпрут по тридцать третьей. И то, если ты с законом в ладах. В ладах? А? Это не наше, конечно, собачье дело... Короче, по сотне надо.
Нужно было сдержаться. Пружинка изнутри ударила по глазам - под потолком заплясали цветные пятна. Сдержаться. Стерпеть. Но от напряжения, боясь, что уже не вынесет пытки, Глеб дал маху:
- Сотне чего?
Давид Петрович среагировал мгновенно:
- Как? Долларов, конечно. Их, проклятых.
- Хорошо. По факту.
- Да ты что?! Так дела не делают. Сейчас давай, а то убежишь еще чего. Сам знаешь, как бывает... А вдруг жадность заест? И рискнуть захочется.
В купе быстро смеркалось, за окном проползал совершенно однотонный на тысячи километров, равнинный западносибирский пейзаж, однообразно перекрытый плотной лесополосой, изредка прерываемой пустынными автоматическими переездами с неизменным хуторком смотрителя. Сено, накошенное вдоль полотна, было уже убрано в почерневшие стожки, а на отдаленных всхолмленных полях серо-желтые просторы пшеницы перемежались заплатами зеленого еще овса. Дождя не было весь день.
- Я тоже трус: деньги отдам, а вы меня сдадите.
- Да ты что? Нет, мы на такое не пойдем. Тут доверять можно.
- Я уже это понял. Дай руку!
Молодой от неожиданности протянул ладонь. Глеб защелкнул на его запястье браслет.
- Эти часы как раз двести баксов стоят. Что "нет"?! Или ты хочешь, чтобы я при тебе деньги доставал? На выходе - я вам деньги, а вы мне часы. Все. Расходимся. Спасибо за компанию. Как ты говорил? О снятии стресса? Заботливый.
Не готовый к такой скорости ответа бывалый тоже встал. Хотел что-то сказать, но передумал. Очень медленно и картинно зачехлил нож, спрятал. Завернул в газету остатки хлеба и нетронутый перчик, положил все в портфель. Потом нахлобучил фуражку и, прихватив левой рукой вторую недопитую бутылку, пошел бочком на выход. За ним, съежившись, выскользнул было и молодой, но, еще не задвинув дверь, вернулся и забрал со стола оставшуюся пустую.
Глеб сжал до побеления пальцы, несколько раз ударился затылком в стену. "Твари!" А он-то купился на малого! Вот тебе и сочувствие. Но каково унижение - это там, в Москве, ты "кто-то", и с тобой профессура всегда только за руку здоровается, и ребята из бывшего рижского ОМОНа лишь за один косой взгляд в твою сторону враз на уши поставят. И любого гостя в любой день ты можешь в Большой провести.... А здесь умыли. Да как лихо-то умыли: со страху еще и этого дерьма вдоволь нахлебался. В самом прямом смысле...