И вдруг что-то изменилось в мире. Такие же звонкие и радостные, словно капель, в спортзал ворвались мальчишеские шаги… Да что там шаги — шум, бег!

— Папа! Папа, ты где? Па-апычка! Дядь Миша, а где мой папа?

Иван Андреевич замер, не смея верить, не смея сдвинуться с места, будто опасаясь, что от любого его неосторожного движения это хрупкое чудо разрушится. На сердце у него стало точь-в-точь как за окном — солнце, тепло, весна! Хоть и капель слезная где-то на донышке осела, так ведь это все не важно, не важно… Прошка, широко расставив руки, чтобы обхватить отца с разбега, как у них было заведено при встречах после долгой разлуки, разогнался с дальнего конца спортзала, но в метре от Бойцова притормозил и посмотрел снизу вверх бдительно: не станут ли его сейчас ругать и бить? Ведь это он дал похитить себя бандитам, то есть совершил глупость похуже той, когда с ребятами полынью на реке исследовал… Догадавшись, что все в порядке, Проша улыбнулся застенчиво и ткнулся своей взъерошенно-пушистой, как круглый теплый щенок, головой под руку отца, который знал, что это и есть для него самая главная и дорогая награда за все его страдания и усилия. И еще — лицо Лады, когда они с Прошей вернутся вместе.

Только это. И больше ничего.