– А... – она безнадежно шевельнула ладонью. – Что называется, из жизни. Знаешь, как халтурщики для реализьму и психо-логизьму подонка нарочно этак в одном месте чуть позолотят, а хорошего человека этак чуть гноем мазнут... Чтоб были якобы сложные натуры. Вот ты бы мог мне изменить?

Симагин вздрогнул.

Ну... не знаю... – тухлым голосом выговорил он и почувствовал, как в горле, само собой формируясь, заерзало и закопошилось вранье. Невыносимо тошно стало, даже солнце как бы присыпалось золой. Он сглотнул, разорвав уже готовую шевельнуться и зазвучать словами пакостную пелену. Словно из распоротого тюка со старой почтой выпорхнуло пожелтевшее письмо, единственное до сих пор не востребованное адресатом:

– В сентябре я тебе изменил два раза.

Ася окаменела, а потом резко отвернулась.

– Я в нее в девятом классе был жутко влюблен. Так, знаешь, молча... издали. Я рассказывал тебе. Потом они уехали – я даже не знал, куда. И вдруг, представляешь, идет навстречу. Завернула в Ленинград на три дня, из отпуска. Разговорились... И вдруг оказывается, она тогда... я ей... как она мне. Понимаешь?

– Ай да ты, – мертво сказала Ася. Она по-прежнему сидела отвернувшись. – Я же ничего не заметила, – она вспомнила, с каким восторгом встречала его каждый вечер в сентябре. И в октябре. И в августе, и в июле. Кровь бросилась ей в лицо, она затрясла головой. – Ай да ты! Я думала, меня уж не провести.

Она никак не могла прийти в себя. Ей почему-то было нестерпимо стыдно – хоть живой в гроб ложись.

– Ты не могла заметить ничего, – тихо проговорил Симагин. – Я ни на миг не переставал тебя любить.

– Ой, да хватит!

– Да, – настойчиво сказал он. – Да. Но это было так... – он беспомощно замолчал, подбирая слово. Наверное, следовало бы сказать, что там все было случайно и неважно, но он проговорил: – Так светло.

– Мне можно еще спросить? – после паузы выговорила Ася.

– Да.

– Вы переписываетесь?

– Нет.

– Скучаешь?

– Как по юности. По бесшабашности, распахнутости во все стороны... понимаешь?

– Еще бы. А если она снова приедет?

Он не ответил.

– Она любит тебя, – выговорила Ася, и тут впервые в ее голосе прорезалась тоска. – Она любила тебя все эти годы.

– Нет! – ответил он то ли с негодованием, то ли с испугом.

– Откуда ты уверен? Она тебе сказала?

– Да...

Ася, вздохнув, повернулась наконец к нему.

– И ты поверил? – Спросила она совсем уже не гневно, лишь печально.

– Зачем ей врать?

Чтобы совесть твою не перенапрячь, свинья, подумала Ася. Чтобы побыть с тобой хоть три дня. Хоть два раза. Ты не знаешь, что это для женщины. Неужели до сих пор ты не понял, что для приключеньиц не годишься? Что любая дура это видит за сто метров? Уж если тебя любят, то как я.

– Она замужем?

– Нет. И детей нет, она сказала...

Бедная, подумала Ася. Как она теперь, с кем? Уж сколько времени прошло. Девять месяцев. Ее опять обожгло. А если ребенок? Свинья, свинья, даже не пишет ей! Из-за меня не пишет? Ой, что же делать-то? Тут напрыгнул Антошка и затормошил Симагина строить укрепленный вигвам. Ожидался набег расистов.

– Может, еще по булке, мальчишки? – спросила Ася. Антон нетерпеливо некнул, торопя Симагина. Симагин медленно поднялся, все заглядывая Асе в лицо. Потом уступил, побрел строить. Светло. Как он хорошо сказал – было светло. До этого Симагина я даже не знала, что такое светло. Все было. Светло не было.