Когда Василий на своих «Жигулях» выскочил на шоссе, прибавил скорость, то через несколько минут увидел «Волгу» Академика; пришлось приотстать. Оперативник боялся, что авторитет обратит внимание на идущую следом машину, заподозрит неладное. Проезжая поворот, капитан увидел удаляющуюся по грунтовой дороге «Волгу», ни цвет, ни тем более номер рассмотреть не мог, вновь прибавил скорость и чуть не налетел на грузовики и автоматчиков. Спасло то, что шоссе в этом месте слегка изгибалось, на обочине раскинул ветви старый дуб, оперативник успел свернуть и укрыться. Василий не видел, кто сел в какую машину, но понял, что полковника и немца захватили. «Скорее всего, действовал Мустафа, – решил Василий, – а эта отутюженная сука, – так оперативник назвал Академика, – всех продал и ушел по проселку». Что делать? Звонить генералу? Он поднимет всю оперативную и постовую службу, сегодня же секретная миссия полковника с треском провалится, а виноватым окажется капитан Михеев. Не звонить, действовать в одиночку? Но один «макаров» против нескольких «калашниковых» не пляшет. «Меня просто убьют, я буду покойник, причем опозорившийся покойник. Как ни стройся, капитан Михеев все равно крайний».

При въезде в город грузовики свернули, «Волга» осталась в одиночестве, неторопливо выкатилась на центральный проспект. Василий перевел дух, от сердца немного отлегло, сейчас в машине максимум два автоматчика. Он не успел додумать, как «Волга» нырнула в переулок, затем во двор. Чтобы не светиться, опер выскочил из «Жигулей», обогнул здание новой школы, которую начали строить лет двадцать назад, но выше третьего этажа так и не поднялись, оглянулся, но ни во дворе, ни в стороне за грудами кирпича и разбитых строительных плит «Волги» не было. Она попросту исчезла, казалось, испарилась.

Автоматчики в пятнистой форме десантников, мелкие, сопливые, одним ударом перешибить пополам. Один явно русак, второй смуглый, узкоглазый, видимо, азиат. Спускаясь в подвал, Гуров якобы оступился и замешкался, но щенок с автоматом повел себя профессионально, не приблизился, встал и удержал дистанцию, а Мустафа, шедший последним, хохотнул и сказал:

– Еще раз споткнешься, велю ноги прошить, дотащим на руках.

– Не надо, Мустафа, я больше не буду, – миролюбиво сказал Гуров.

Подвал оказался просторным, с застланными нарами, столом, табуретами и электрической печкой, которую Мустафа сразу включил.

Автоматчики закрыли железную дверь, присели на табуреты, но стволы не опустили.

– Садитесь, – сказал Мустафа, – и помалкивайте, а ты, московский мент, слушай.

– Мустафа, ты совершаешь ошибку, – сказал Гуров. – Люди тебя не поймут. – Он пытался разговорить авторитета.

– Еще раз вякнешь, велю стрелять, – ответил Мустафа. – Тебя не убьют, говорил уже, перешибут ноги, и я с тобой начну игру в вопросы и ответы. Видишь огонь? – Он указал на раскалявшиеся спирали электропечки. – На его вопросы отвечают все. Раньше, позже – отвечают. И ты ответишь. Больные, которые молча в подвалах подыхали, уже все передохли.

– Мустафа, – прошептал один из автоматчиков.