Бои под Угорьем продолжались бы еще долго, но несколько дней назад по инсектоидам, поднятым сыном Тенш-мина на прорыв, ударили неизвестно откуда взявшиеся десятки огненных птиц. Стрекозы и тха-охонги испарялись черным дымом вместе с людьми, всадники не выдерживали – разворачивали раньяров, чтобы бежать, но их нагоняли и уничтожали. Птицы одна за другой тоже развеивались, однако урон был нанесен огромный, и снова закипели бои.

К закату, багровому, как раскаленная сковородка, армии перемешались: где-то отряд иномирян пытался прорваться из окружения рудложцев, где-то рудложцы, слишком далеко забравшиеся во время атаки, оказывались отрезанными от своих – и не всегда удавалось прийти к ним на помощь. Земля чавкала от крови и стонала от грохота орудий, визга инсектоидов и криков людей. Сын Тенш-мина, понимая что впереди – поражение, сумел собрать из остатков своей армии полуторатысячный ударный отряд, уничтожить несколько орудий, обеспечив себе безогневой коридор, и попытался пробиться к лесу, где можно было бы ночью укрыться под кронами и спастись, рассосавшись по округе в ожидании подкрепления.

Иномирянам удалось продавить рудложцев, тоже измотанных и пошатнувшихся от внезапной атаки, почти до леса. Но посередине, перед отступившими соратниками, остался маленький отряд, занимающий небольшой холм. Вокруг мелькали спины охонгов и тха-охонгов со всадниками, а далеко позади были рудложцы, которым требовался хотя бы десяток минут, чтобы перестроиться и пойти в контратаку.

Двадцать человек, возглавляемых младшим лейтенантом, который ушел на войну, когда ему оставалось два месяца до окончания военного училища, дали рудложцам куда больше, чем десять минут. У бойцов было четыре артиллерийских орудия, несколько пулеметов, много ящиков со снарядами и патронами – и сотни врагов. Лейтенант приказал развернуть орудия на все четыре стороны, сам встал у одного из них – и вскоре потерял счет тому, сколько раз командовал «Снаряд!», сколько раз содрогались и плевали огнем пушки и сколько врагов сумели уничтожить он и его ребята.

Минуты тянулись как часы. Со стороны Адигель к вечеру веяло свежестью. Очень хотелось пить: давно кончилась вода, и лейтенант иногда слизывал соленый пот, смешанный с грязью и порохом, с губ и черных жестких усов.

– Снаряд!

– Пли!

Его старший брат сейчас стоял за таким же орудием с другого края котла, и лейтенанту иногда казалось, что он слышит добродушное «привет, Диди» в гулких выстрелах с той стороны. Тогда он отвечал «привет, Пади» – целясь во врага, конечно. Закатное солнце светило в лицо, и лейтенант, сосредоточенный и мучимый жаждой, радовался, что брату оно светит в спину: значит, ему удобнее стрелять.

«Держись, лейтенант», – то и дело раздавался голос командира батальона в наушнике, отсчитывая секунды до очередного выстрела. – «Мы в сотне метрах позади. Держись».

Диди слизывал пот с губ, вытирал смуглое лицо и отсчитывал время до выстрела.

– Снаряд!

– Пли!

«Держись. Тридцать метров…»

– Снаряд!

Отряд Диди Тандаджи почти час сдерживал ожесточенные атаки иномирян, стреляя им в спины и помогая своим, уничтожая врага на подходе к лесу и при попытках пройти мимо холма. Целый час потребовался рудложцам, чтобы пройти сто метров до высоты, где оставались двадцать бойцов.