– Ну да, к владельцу известной ювелирной фирмы, – подтвердила Елена.

И поскольку Федор молчал, пораженный внезапным известием, и только пялил на нее широко открытые глаза, она стала потихоньку раздражаться.

– Если хочешь знать, этот человек очень богат, – заговорила она, расхаживая по комнате, – и он любит меня и создаст для меня именно ту жизнь, которую я заслуживаю. С ним не будет разговоров о том, что надо подождать, перетерпеть, затянуть потуже пояс, и тогда через некоторое время, может, лет через десять, а то и двадцать, на нас прольется золотой дождь и с неба посыплются алмазы по двадцать карат. И я не стану больше выпрашивать деньги, как жалкая побирушка или нищая на паперти. Если на то пошло, я могу бросить здесь абсолютно все – меха, драгоценности, он купит мне все самое лучшее и дорогое. Но я хотела бы взять на память некоторые безделушки – все-таки мы прожили с тобой достаточное количество лет…

– Двенадцать, – с удивившим его самого злорадством уточнил Федор и по ее вытянувшемуся лицу понял, что Селиванову она назвала гораздо меньший срок. И свои годы небось убавила.

– Я не против, – сказал он, поднимаясь с кресла и старательно следя за своими жестами и голосом, – и все же ужинать мы сегодня будем?

Выяснилось, что ужина нет, и вот тогда Никодимов разозлился по-настоящему.

«Некоторые безделушки» с трудом уместились в грузовой микроавтобус, потом Елена забрала всю без исключения одежду, затем выяснилось, что ей очень дорога мебель из гостиной и кабинета. В конце концов Никодимов съехал из разоренной квартиры, потому что жить там стало невозможно.

Елена тем временем оформила развод, и заблаговременно нанятые адвокаты ободрали Федора как липку.

Он болезненно переживал развод: не столько потому, что потерял жену, сколько потому, что его самолюбию был нанесен чувствительный удар, а также очень раздражало неустроенное, подвешенное существование – скитание по чужим квартирам и постоянное общение с адвокатами, не зря называемыми в классической литературе крапивным семенем.

Однако все со временем проходит, и адвокаты, сьпо урча, убрались из жизни Никодимова. На оставшиеся деньги он купил небольшую квартирку и по рекомендации старой приятельницы – той самой Верки, подружки Гошки Иванова, которая теперь стала его женой и матерью троих детей, – нанял женщину для ведения хозяйства.

Верка приняла в делах Федора значительное участие, называла его бедненьким, кормила борщами и рассольниками, и, когда он, рассиропленный после сытного обеда, спросил как-то с нежностью, где были его глаза во время учебы, раз он выбрал не ее, а Елену, отнеслась к его словам очень серьезно.

– У тебя вообще глаз не было, – сказала она, – ты был слепой. Слепой и глупый. Втюрился в эту гордячку и лицемерку Ленку, а на нас вообще не смотрел. С ней же никто из девчонок не дружил, невозможно общаться было! На человека не смотрит, слова сквозь зубы цедит…

– Я думал, это она от серьезности… – ляпнул Федор.

– Ага, сейчас! – мигом рассвирепела Верка. – Высокомерная она была очень и равнодушная! Но ты ведь и слушать бы тогда ничего не стал, верно?