Язык Сильваны продолжает играть с ее языком, не позволяя ему пересечь триумфальную арку губ. Но в то же время он ускользает, когда Эммануэль провоцирует его, исходя жгучим желанием.

Рука Сильваны спускается с плеч на грудь, потом пробегает по животу. Эммануэль слегка приседает, готовая устроиться на кровати, но ее ожидание не оправдывается. Рука Сильваны едва касается ее руна, спускается в глубину бедер до колен и вдруг начинает продвигаться еще дальше. Даже глаза Сильваны, взгляд которых оставался словно приклеенным к ее взгляду, вдруг резко отворачиваются.

Как бы нехотя молодая женщина отходит в сторону, поднимает дорожную сумку Эммануэль, которую та небрежно бросила на пол, и протягивает ее ей.

– Теперь переодевайтесь. Остается лишь пятьдесят минут. У меня есть правило: что бы ни случалось, оставаться очень пунктуальной.

И она, улыбаясь, уходит. Эммануэль ненавидит ее и обожает – до такой степени, что, когда дверь закрывается, она падает на кровать, ищет свой клитор между разбухшими губами и начинает себя ласкать с закрытыми глазами, чтобы получить наслаждение, задыхаясь от ярости…

Когда князь Маджоре, в камзоле и старинной рубашке, вошел вместе со своей свитой в конюшни, шум, заполнявший ее широкие своды, сразу же стих. Даже модулированные звуки волынки, на которой играл молодой пастух, постепенно умолкли. Анахронизм в этой костюмированной компании: на Эммануэль короткое прямое платье из белого шантунга в черный горох с узкими рукавами. Декольте смело открывает бюст. Она стоит справа от князя. Сильвана стоит позади нее, тоже в белом, но ее платье длинное, похоже на монашеское одеяние, с большим капюшоном и широким поясом, затянутым на талии. За ними выстроились другие гости, постепенно присоединяясь к небольшой группе, уже покинувшей замок.

Конюшни очень просторные, как площадь для военных парадов, и они разделены на две части. В первой по двум сторонам разложены подстилки для животных. Во второй – водопойные желоба.

Князь останавливается посреди галереи. В нескольких шагах от него стоят человек тридцать мужчин и женщин, они расположились полукругом в полном молчании. На балках висят большие масляные лампы с фитилями, которые освещают помещение. В глубине, в высоком камине, горят огромные дубовые поленья.

– Итак, – непринужденно кричит князь грубым голосом, – вы что, языки проглотили, сукины дети? Орест, дай-ка мне попробовать вино, что ты принес. Клянусь Богом, если оно хуже, чем то, что дала мне твоя жена в последний раз, когда я ее трахал, я засеку тебя кнутом и лишу патента на торговлю.

Группа расступается, и вперед выходит мужчина с презрительной улыбкой на устах, высокий и сильный, одетый в простой крестьянский наряд.

Эммануэль сразу же думает, что это побочный сын князя, если судить по их странному сходству и сообщническому духу, царящему между ними.

– Если вино Гизы было лучше, – говорит он, подавая князю гигантский стакан, – я сам ее побью: ибо это означает, что она его прячет!

Князь смеется, пьет крупными глотками, а потом протягивает стакан Эммануэль.