). Но серьезные исследователи, конечно, едины в том, что удовольствование функциональным познанием — это вынужденное и, как можно надеяться, временное обстоятельство (см., например, работу К. Эшериха 1909 г. о положении в изучении термитов). Хотелось бы не только иметь представление о довольно легко определяемой важности функций отдельных дифференцированных типов «с точки зрения выживания» и о том, как (с допущением наследования приобретенных признаков или без оного, а если с допущением, то с каким его истолкованием) объяснить эту дифференциацию, но и знать также, что 1) определяет начало дифференциации еще недифференцированной, нейтральной исходной особи и 2) заставляет дифференцированную особь вести себя (в среднем) так, чтобы это действительно служило интересам сохранения дифференцированной группы. Все продвижения здесь сводятся к экспериментальному доказательству (или к предположению) существования химических раздражителей или физиологических фактов (особенности питания, паразитарная кастрация и т. д.) применительно к отдельным особям. Есть ли и насколько проблематична надежда экспериментально показать вероятность существования психологической и смысловой ориентации, сегодня не скажет даже специалист. Создание контролируемой картины психики социальных животных на основе понимания смысла даже как идеальная цель представимо лишь в очень узких границах. Во всяком случае, не следует с этой стороны ждать лучшего понимания человеческого социального действия; как раз наоборот: именно там приходится и нужно работать с человеческими аналогиями. Но можно надеяться, что эти аналогии когда-нибудь пригодятся для постановки вопроса о том, какова была на ранних стадиях социальной дифференциации человеческого общества роль чисто механическо-инстинктивной дифференциации в ее отношении к индивидуально и осмысленно понимаемым и далее к сознательно рационально организуемым процессам. Понимающая социология, конечно, должна отдавать себе отчет в том, что на ранней стадии человеческой истории первый из названных компонентов имеет главенствующее значение, а на следующих стадиях постоянно присутствует (причем как решающе важный фактор). Любое традиционное действие (см. далее, § 2 данной главы) и широкие аспекты харизмы (см. далее, гл.3) как ядра психического заражения и, значит, носителя социологических «возбудителей» развития очень близки к этим только лишь биологически схватываемым процессам, не поддающимся (или лишь частично поддающимся) интерпретационным и мотивационным подходам, с неуловимыми переходами между ними. Это, однако, не освобождает понимающую социологию от задачи, осознавая тесные границы, в которых она оказалась, делать то, что может только она.

В работах Отмара Шпанна, часто богатых интересными идеями, несмотря на встречающиеся недоразумения и прежде всего аргументацию на основе недоступных эмпирической проверке чисто ценностных суждений, несомненно, справедливо подчеркивается никем всерьез не оспариваемое значение предварительной функциональной постановки вопроса для любой социологии. Он называет это «универсалистский метод». Конечно, чтобы иметь возможность ставить вопросы о том, как возникает действие и какие мотивы его определяют, мы должны сначала знать, какое действие функционально важно, т. е. важно с точки зрения выживания (а также — и прежде всего — культурного своеобразия!), а кроме того, и определенного направления развития типа социального действия. Сначала надо знать, какие функции исполняют «король», «чиновник», «предприниматель», «сутенер», «маг» и, следовательно, какое типичное действие (которое только и позволяет причислить того или иного индивида к одной из этих категорий)