Пока индус поднимался на помост, Бо Нурия отыскал глазами свою племянницу и улыбнулся ей.

Дороти и ее сотоварищи по тюрьме стояли отдельно ото всех в стороне, под навесом замолчавшей кузницы. Этим они как бы отделились от англичан, которые их хотели убить, и от лигонцев, которые все же, что ни говори, были туземцами, да и сами не звали англичан присоединиться к ним.

Бо Нурия заговорил, и индус начал переводить его речь на английский язык:

— Я, король Лигона и повелитель трех тысяч белых слонов, — произнес Бо Нурия, — пришел в Рангун взять у феринджи пушки, которые нужны мне, чтобы не пустить моего соседа короля Авы в мои земли. Я взял пушки.

Бо Нурия сделал рубящий жест правой рукой — с пушками было покончено. Хотя Дороти было ясно, что лигонцам предстоят нелегкие дни. На плац долетали шум и даже раскаты отдаленного грохота — лигонцы запрягали буйволов и слонов, чтобы тащить сорок готовых к пути пушек поперек равнины, далее в горы, за Пегу. В пути следовало отбиваться от рангунского и пегуанского гарнизонов, которые будут подняты бирманцами, чтобы остановить Бо Нурию, а также преодолевать размокшие от дождя дороги.

Но это — завтрашний день. Сегодня лигонский король — победитель. Его смелый план удался.

— Я хотел сказать, — продолжал король, — что в моем государстве хорошая жизнь. Мы много платим мушкетерам и артиллеристам, которые нам служат. Если английские артиллеристы и офицеры согласятся поехать с нами, то я обещаю, что вы будете получать жалование вдвое больше, чем платит вам английский король. Когда же вы захотите уехать, мы не будем чинить вам препятствий…

— А может, это выход? — прошептал стоявший рядом с Дороти артиллерист.

— Вы же британский офицер! — возразил Фицпатрик.

— Мне так не нравится висеть вон так…

Король, как будто послушавшись артиллериста, тоже поднял голову, глядя на петли.

— Мы не хотели никому зла. Мы взяли пушки и уйдем, — продолжал он. — Мы даже просим прощения у тех, кому мы нанесли вред или кого убили. Но вы — плохие солдаты, раз вы пустили в крепость стадо буйволов. Так воевать нельзя.

Из цепи лигонцев, оцепивших помост, донесся смех.

— Когда вы будете воевать с Авой, запомните это.

Смех повторился.

Но среди англичан он не нашел отклика. Они хранили мрачное молчание. Даже среди сипаев и солдат, до того вполголоса обсуждавших предложение короля о поступлении к нему на службу, наступила тишина.

— Мне надо уходить, — сказал король. — Мы свое дело сделали. Нам предстоит большая дорога. Но все же мне придется еще задержаться…

Король ждал, пока индус переведет его слова, и глаза его непрестанно шарили по толпе, искали кого-то.

— Вы, оказывается, не очень дружно живете. Как скорпионы в банке, вы жалите друг друга. Вы сегодня так хотели посмотреть на смерть собственных офицеров, что забыли закрыть ворота и пустили меня к вам в гости. Если в одном войске офицеры казнят офицеров, это значит, что в нем нет согласия и оно будет побеждено даже слабейшим, но я не стал бы говорить об этом, если бы вы не решили казнить невинную девушку, почти девочку, потому что ее невзлюбил главный палач англичан. Тот самый, который устроил казнь своих же офицеров. Я думаю, что человек, который устраивает суд над своими товарищами и получает удовольствие, стараясь убить девушку, — это зверь, ядовитая змея, которой нет места на этой земле. Где он, этот убийца?