Она все еще смотрела исподлобья, пробормотала с неохотой:

– Говорят, что если с верой, то помогает…

– Но ты не очень-то уверена в своей вере, – сказал я понимающе. – Верно? Чего ты такая испуганная? На постоялом дворе что-то не так?

Она отступила на шаг, в глазах появился страх.

– Вы тоже из таких…

– Именно я? – спросил я. – А он?

Она бросила короткий взгляд на Сигизмунда, потрясла головой, груди с готовностью заколыхались из стороны в сторону.

– Он – нет. А вы, ваша милость, весь в невидимой броне. Только она у вас там… внутри.

– Кто?

– Вера.

Я кивнул Сигизмунду.

– Смотри, независимый свидетель подтверждает, что вера у меня все-таки есть, хоть ты и сомневаешься. Молчи, молчи!.. Я же по морде лица вижу… А ты, дорогуша, ведьмочка… если брать мерку отцов инквизиторов. У паучка шесть лап, а у тебя вот такое умение пробудилось. А кто еще из… закрытых на постоялом дворе?

Она снова потрясла головой.

– Ни одного. Только вы закрытый, я других не встречала. Странные – да…

– А это что такое, странные?

Она пожала плечами.

– Странные, просто странные. Они отличаются от других, но они тоже как все.

Я сказал внятно, рассматривая ее пристально:

– Ну, если брать шире, то кобольды, гномы, эльфы, огры – тоже как все. В смысле, как все люди. Только и того, что чуть более странные.

Сигизмунд переводил отчаянный взгляд с меня на девушку и обратно, не мог понять, как я могу такое говорить, это же не всерьез, это военная хитрость, а служанка, в свою очередь, смотрела на меня пытливо, не понимая, насколько я говорю то, что думаю.

– Да, – сказала она нерешительно, – я не могу сказать, где начинаются не люди. Это пусть решают другие, умные. Они решают, кто правильные или неправильные, а я решаю, кто хороший, а кто нет. Для нас, простых людей, это важнее. Так что я только смотрю, к кому можно подходить близко, к кому нельзя… Некоторых ночью подпускать нельзя и близко. Нехорошие они. И совсем уже не люди. Днем люди, а ночью… ночью – нет.

Я улыбнулся как можно доброжелательнее.

– А к нам?

Она оглядела нас исподлобья, неожиданно усмехнулась, на щеках появились милые ямочки.

– Вы тоже, ваша милость, ночью меняетесь… как все мужчины. Но не больше. А вот те, кто приехал после вас…

Она осеклась, побледнела. Рука Сигизмунда метнулась к рукояти меча. Я перехватил его за кисть.

– Сиг, оно нам надо? Если останавливаться, чтобы бросить камень в каждую лающую на тебя собаку, никогда не доберешься до цели. А эти трое ни разу даже не гавкнули!

Кони пошли споро, сразу рысью, застучали копыта, в лицо пахнуло почти еще ночной прохладой. Некоторое время мы ехали навстречу разгорающейся заре, потом обогнули холм и понеслись на юг. Кони охотно сорвались в галоп.

Одинокие деревья-великаны, что встречались даже среди вроде бы безжизненной степи, начали собираться в группки. К полудню мы уже двигались между крупными рощами, деревья все как на подбор, каких бы в гвардию к их лесному королю. Я почти не удивился, когда впереди замаячила зеленая гора, я так и считал, что гора, пока не подъехали еще на пару миль и я сообразил, что зеленая гора покоится на очень тонком основании. Правда, тонком с расстояния миль в пять, но чем ближе мы подъезжали, тем сильнее мурашки вгоняли коготки в загривок. Сперва ствол показался мне с основание Останкинской телебашни, но когда подъехали еще на две-три мили, я сообразил, что рекорд будет побит по крайней мере вдвое.