– Все, – сказал я нетерпеливо, – давайте есть, а то все остыло. А где Сигизмунд?

Настало странное молчание, Зигфрид помрачнел, буркнул:

– Он со вчерашнего… случая так и остался в церкви. Распростерся перед распятием, исповедуется, беседует с Господом.

– А священник там? – спросил я.

– Там.

Я сказал раздраженно:

– Понятно, как он беседует! Через переводчика, толмача. Уж с Богом-то можно без посредника, он всех слышит!.. Бог не где-то на небесах, а живет в душе каждого. Эх, Сигизмунд, Сигизмунд… Ладно, передай-ка соусницу. И солонку. Спасибо.

Гунтер со стражниками остался допивать вино, я же вылез из-за стола, вышел на свежий воздух, солнце уже поднялось над замком, челядины задвигались быстрее, а я двинулся к церкви. Зигфрид шел рядом, ворчал, за нами грузно топал Ульман, размахивал окровавленными тряпками, задирал рубашку и показывал бок с крестообразным шрамом.

Трое плотников спешно чинили дверь, кузнец заново вбивал в проем штыри. Из темноты навстречу мне вышел Сигизмунд, бледный, с отчаянными воспаленными глазами. Веки припухли, белки глаз красные от слез.

Он молча опустился передо мной на колено, склонил голову. Зигфрид воскликнул в тревоге:

– Сигизмунд! Не дури.

Я спросил, предчувствуя беду:

– Сигизмунд, что случилось?

– Монсеньор, – проговорил он глухим голосом, я видел, с каким трудом он произносит: – Я прошу вас освободить меня от клятвы вассала.

Зигфрид ахнул, ударил обеими руками в бока, загремело железо. Лицо стало багровым, глаза полезли на лоб.

– Ты с ума сошел! Мы только начали…

Я остановил его жестом, в Сигизмунде чувствуется душевная мука, он и сейчас терзается, на щеках выступают и гаснут лихорадочные пятна, то поднимает на меня нерешительный взор, то роняет, словно тяжелый топор, в пол.

– Как скажешь, – ответил я, – но, может быть, объяснишь, что случилось?

– Я всю ночь беседовал со священником, – ответил Сигизмунд. – Я постился, я читал молитвы, я умолял святую Деву Марию просветить меня и наставить на путь истинный… Отец Ульфилла вел со мной кроткие и душевные беседы, помогая выбраться из пучины терзаний и сомнений. Он убедил меня, что не по-христиански было отдавать дьяволу христианскую душу, пусть и согрешившую, пусть и заблудшую. Вы совершили страшную ошибку, сэр Ричард!.. Хуже того, вы взяли на свою душу страшный грех.

Я тяжело вздохнул. Сигизмунд поднял голову и смотрел на меня светлыми синими глазами. На какое-то время, казалось, он преодолел сомнения, во взоре твердость и уверенность в правоте.

– Хорошо, – проговорил я. – Хорошо, Сигизмунд. Ты был мне не вассалом, а моим другом. И я не хочу, чтобы ты оставался вассалом. Когда-нибудь, когда… нет, если вдруг сочтешь, что я был прав… и если наши пути пересекутся, я хотел бы снова встретить тебя, как друга. А сейчас в присутствии сэра Зигфрида и ангелов свиты небесной, от взора которых ничто не укроется, я освобождаю тебя от клятвы верности мне, Ричарду Длинные Руки. Отныне ты свободен и нет у тебя передо мной ни долгов, ни клятв, ни обетов.

Он не вскочил, обрадованный, некоторое время еще стоял, словно заколебавшись, принимать ли освобождение или нет, наконец поднялся так тяжело, словно держал помимо доспехов на плечах еще и своего коня.