Всякий раз, пытаясь объяснить необычный оборот, который приняла моя жизнь, и возвращаясь, как водится, к первопричине, я неизбежно вспоминаю о своей первой любви. То была странная, мазохистская любовь, смешная и трагическая одновременно. Я, наверное, всего раза два или три поцеловал ее поцелуем, который хранят про запас для богини. Может быть, несколько раз мы оставались наедине. И уж наверняка она не догадывалась, что я больше года хожу каждый вечер мимо ее дома в надежде мельком увидеть ее в окне. Каждый вечер, поужинав, я вставал из-за стола и отправлялся в долгий путь, приводивший к ее дому. Когда я проходил мимо, ее ни разу не было у окна, а задержаться и подождать у меня не хватало мужества. Я шел вперед, потом возвращался, потом опять шел вперед, и опять назад, но ни разу не спрятался поблизости. Почему я не написал ей? Почему не позвал? Помню, как-то раз я набрался смелости и пригласил ее в театр. Я зашел за ней домой с букетиком фиалок, это первый и единственный случай, когда я дарил женщине цветы. Выходя из театра, она уронила цветы, и я по рассеянности наступил на них. Я просил оставить их на тротуаре, но она настояла на том, чтобы их собрать. Я не мог думать ни о чем, кроме своей неуклюжести, только много лет спустя я понял смысл улыбки, которую она мне подарила, нагнувшись за фиалками.
Ничего у нас не вышло. В конце концов я от нее уехал. На самом деле я уезжал от другой женщины, но за день до отъезда решил зайти к ней. До вечера еще было далеко, и она вышла в палисадник. К тому времени она уже была помолвлена с другим и казалась счастливой, но, как ни слеп я был, а все же видел, что она только делает вид. Стоило мне сказать одно лишь слово, и, уверен, она разорвала бы помолвку и, может быть, даже уехала бы со мной. Я же предпочел наказать себя, беззаботно попрощался с ней и пошел по улице, словно неживой.
На следующее утро я отправился на Западное побережье, твердо решив начать новую жизнь. С новой жизнью тоже ничего не вышло. Я оказался в конце концов на ранчо в Чула-Виста и несчастнее меня, видимо, не было людей на всей планете. Гам осталась девушка, которую я любил, здесь была женщина, которую я от всего сердца жалел. Я жил с ней два года, с этой женщиной, а казалось — всю жизнь. Мне было двадцать один, ей — тридцать шесть. Всякий раз, глядя на нее, я думал: вот мне будет тридцать, а ей — сорок пять, когда мне станет сорок — ей будет пятьдесят пять, когда мне — пятьдесят, ей — шестьдесят пять. На ее лице были морщинки у глаз, морщинки от смеха, но все равно морщинки. Когда я целовал ее, они увеличивались десятикратно. Она была смешливая, но глаза у нее были печальные, очень печальные. Армянские глаза. Волосы, от природы рыжие, она обесцвечивала перекисью водорода. В остальном она была прелестна: тело Венеры, душа Венеры, терпимая, любящая, благодарная, какой и должна быть женщина, разве что старше меня на пятнадцать лет.
Эти пятнадцать лет разницы сводили меня с ума. Когда я шел рядом с ней, думал лишь об одном: а что будет лет через десять? Или: на сколько лет она сейчас выглядит? Кажусь ли я достаточно зрелым для нее? Когда мы возвращались в дом, все вставало на свои места. Поднимаясь по лестнице, я щекотал ее, от этого она тихо ржала, как лошадка. Если на кровати уже расположился ее сын, парень почти моего возраста, мы прикрывали дверь в комнату и запирались в кухне. Она ложилась на узкий кухонный стол, а я уж как-нибудь пристраивался. Это было дивно. А еще удивительнее то, что всякий раз при этом я повторял себе: это в последний раз, завтра же со всем этим будет кончено!