Дальнейшие вопросы задавать было бессмысленно. Даже те скудные инструкции, которые Йодль дал генералу Блюментриту днем, теперь явно устарели. В ходе разговора той ночью выяснилось, что будет сформирован «малый оперативный штаб» – не под началом главнокомандующего на Западе, а внутри ОКВ, другими словами, еще один штаб в штабе. Далее выяснилось, что он будет заниматься тем же, что и штаб главнокомандующего на Западе, но к тому же и приведением в порядок линии Зигфрида и увеличением ее протяженности до самой Голландии, включая Рур. Мимоходом, в качестве любопытного исторического факта, надо отметить, что, когда этот приказ вышел, он привел к всеобщим поискам ключей от фортов линии Зигфрида. Никто не знал, где они. Не помню, где и как их в конце концов нашли.

Сообщение, поступившее от главнокомандующего на Западе на следующее утро, 1 августа, для беспристрастного читателя не могло означать ничего другого, кроме как то, что противник успешно прорывается на открытое пространство Франции. Я присутствовал на дневном совещании, но, несмотря на столь критический момент, когда Йодль спросил Гитлера, не будет ли каких-то дополнительных инструкций для меня, мне было только со злостью сказано: «Скажите фельдмаршалу фон Клюге, чтобы следил за своим фронтом, не спускал глаз с противника и не оглядывался через плечо». Фельдмаршал фон Клюге сообщил, что его единственная цель – остановить прорыв, «безжалостно оголяя другие участки фронта». Несомненно, это стало главной причиной отсутствия дальнейших указаний, но, к сожалению, это было и слишком хорошо рассчитано на то, чтобы подкрепить уверенность верховной ставки и Гитлера в том, что бои в Нормандии можно продолжать неопределенно долго и в том же направлении, что и раньше.

Вскоре после полудня я вылетел из Восточной Пруссии в сопровождении только моего адъютанта капитана Генриха фон Перпоншера, офицера, который по личным и военным своим качествам отлично подходил для своей работы. Через несколько часов Йодль записал в своем дневнике:

«17.00. Фюрер разрешил мне прочитать доклад Кальтенбруннера о показаниях подполковника Хофакера относительно разговоров с К[люге] и Р[оммелем] (то есть об их участии в заговоре 20 июля).

Фюрер ищет нового главнокомандующего войсками на Западе. Собирается допросить Р[оммеля], как только тот будет здоров, а потом уволит его без долгих разговоров.

Фюрер спросил, что я думаю о В[арлимонте].

Фюрер в нерешительности, надо ли посылать Варл[имонта] на Запад. Я предлагал направить меня. Фюрер этого не хочет. Я указал на то, что отзывать В[арлимонта] было бы слишком грубым шагом, тогда он согласился не отменять его командировку. Я разговаривал с ним вечером, когда он садился на дозаправку в Тегензее»[271].

Ничего этого я не знал и потому сильно удивился, когда сразу же после посадки на аэродроме близ Мюнхена меня позвали к телефону переговорить с Йодлем. Указание, которое он дал мне, состояло в том, что во время встреч с офицерами на западе я должен «держать ухо востро насчет 20 июля». Что показалось мне невразумительным и не соответствующим ни моему положению, ни моей задаче. Только в мае 1945 года, когда мы оба находились в тюрьме, Йодль рассказал мне, посмеиваясь, но с нотой угрозы в голосе, что в тот вечер Гитлер потребовал отдать приказ о моем немедленном возвращении, указав такую причину: «Он выехал на запад, чтобы договориться с Клюге о новом покушении на мою жизнь». Тогда он (Йодль), оказывается, заявил, что, хотя я раньше и контактировал тесно с Генеральным штабом сухопутных войск (который считали одним из главных источников «заговора»), он не видит причины для подозрений. Однако он обещал не спускать с меня глаз во время моей поездки, насколько это возможно. Так что спустя девять месяцев я получил наконец объяснение, почему во время моего пребывания на западе, вопреки всем правилам, Йодль постоянно звонил мне по телефону, – и все закончилось тем, что я получил приказ немедленно вернуться.