Марина налила по третьей. Рука ее дрожала, и несколько капель пролилось на клеенку.

– Уколы… – с запинкой произнесла она и решительно поднесла рюмку ко рту. Продышавшись, с остервенением спросила: – И не противно тебе будет сморчка поганого обслуживать?

– Ты ж обслуживаешь… Хотя у тебя интерес, конечно… – Марина дернула горлом. Лада выдержала паузу и продолжила: – А мне он таким уж поганым не показался. Дедок как дедок. С прибабахом, конечно, ну да все такими будем, коли раньше не помрем.

– Дедок как дедок, говоришь?! – взвизгнула Марина. – Да это ж гад, изверг, хуже Гитлера! Еще до войны в НКВД конфискованным имуществом занимался. В блокаду – не знаю, мародерствовал, наверное, квартиры выморочные грабил, казенным мандатом прикрываясь, или еще что, только именно в те годы и начал живопись собирать. И после войны по дешевке скупал добро – трофейное или у бедствующих, голодных. А то и вовсе даром получал. Возьмет якобы на комиссию, а продавца или арестуют очень вовремя, или бандиты зарежут. – Голос ее понемногу крепчал. Несло, как с горы на санках. – Что-то продавал с выгодой, клиентуру постоянную завел из военных, ученых, артистов – тогда тоже состоятельные люди были. А что приглянется – себе оставлял. Собиратель! Жена его первая в бомбежку погибла, так он на искусствоведше из Русского музея женился, та его уму-разуму учила.

– Тетка твоя, что ли?

– Нет, тетя потом была. А искусствоведша та лет через пять после свадьбы погибла. Очень как-то странно погибла – под машину попала на пустом проспекте, в три часа ночи. Много знала, наверное…

– Это все он тебе рассказал? – с нехорошей улыбкой спросила Лада.

– Нет, конечно. Тетя в больнице, перед самой смертью. Она ведь знаешь, отчего умерла? Рыбой отравилась. Три дня в судорогах билась без сознания, только в последний денек ненадолго в себя пришла, а тут как раз я у койки дежурила… Так вот, она точно знала, что это муж ее со свету сжил. Не ладили они в последние годы, она как-то пригрозила, что сообщит обо всех его подвигах куда надо. Ну, он тогда ее задобрил подарком дорогим, а через неделю – приступ, «скорая»… После похорон он меня первое время и знать не хотел, а как здоровье сдавать начало, вызвонил, чтобы я, значит, его обихаживала. И намекнул – наследников, мол, кроме тебя не имеется, но коли недоволен твоей службой буду, государству все отпишу. Тем до сих пор и помыкает, сволочь. Сначала раз или два в неделю заходила, а теперь вот каждый день приходится. Пашешь на него, а сама думаешь – сдох бы ты поскорее!

– Давно? – спросила Лада, подливая Марине водочки.

– Что давно?

– Давно мысли такие одолевают?

– Да уж восемь лет как, с самой теткиной смерти. Я его и раньше-то не любила. Ни разу ничем не пособил, даже словом добрым, а ведь как бедствовала иногда – хоть в петлю лезь. А я ж его родная племянница, не тети Риммина. Остальная родня наша в Пермской области в колхозе век доживает. Только он в люди выбился да я вот. – Она горько усмехнулась. – Супружника питерского студенточкой по пьяному делу подцепила, врачишку, блядуна хренова, через то сама ленинградкой стала… – Марина хлебнула водки, закусывать не стала, а вместо этого попросила: – Дай-ка закурить.