Так и не дождался плешивый ответа, а когда понял, что я теперь просто так не разговорюсь, перевернул верхний листок из тех, что лежали перед ним, и давай читать вслух.

– Цезарь Спица, возраст – четырнадцать лет, но выглядит моложе, худощав, волосы цвета мокрой соломы, прямые, цвет глаз – серый, нос обыкновенный, уши слегка оттопырены, особые приметы: маленькая родинка на подбородке. Девятнадцать побегов из воспитательных домов и исправительных учреждений для малолетних преступников. В серьезных преступлениях с доказанными корыстными мотивами не замечен… пока. В ориентировке на тебя отмечена склонность к бродячей жизни и, как ни удивительно, к технике. Ну как, будем снимать отпечатки пальцев или так сознаешься?

Я сознался. Когда влипаешь по-крупному, порой лучше подыграть начальству, чтобы оно расслабилось. Всем и каждому этот метод не посоветую, но мне он подчас помогал.

– Не девятнадцать побегов, а всего семнадцать, – поправил я не очень довольным голосом, изображая похвальную скромность и надеясь, что это развеселит плешивого. На самом-то деле побегов было тридцать восемь, если считать те случаи, когда я бывал зарегистрирован в полиции под вымышленным именем или вообще давал тягу еще до регистрации, – но плешивому об этом было незачем знать.

Он и вправду слегка развеселился. Хмыкнул, покрутил головой, а потом уставился на меня с прищуром.

– Скажи, пожалуйста, какая разница – семнадцать, девятнадцать… Это уже прошлое. А вот теперь ты влип крепко. Самодвижущийся экипаж ты угнал в Мелкой Луже у городского головы. Сегодня утром. Зачем?

– Так… Покататься захотелось.

– Гм… Другому не поверил бы, а тебе вынужден верить. – Он поднял бумажку, пошарил по ней глазами и вернул в стопку. – За тобой числятся шесть угонов механических транспортных средств. На самом деле их, конечно, больше. Всякий раз ты не пытался продать угнанное, а просто бросал. Что разумно. Механические повозки все на виду, продать их трудно. В итоге все они были возвращены владельцам. При этом угонов скота за тобой не замечено, несмотря на то что с его продажей было бы куда меньше проблем. В чем тут дело, не подскажешь?

– Вот еще – продавать! – возмутился я почти искренне. – Вор я, что ли?

– А угон повозок – не воровство?

– Скажете тоже! Конечно, нет. Их же вернули.

– Несомненно. И эту вернут, но в каком виде? Кстати, закону почти все равно, ради чего ты угнал повозку. Угон есть угон, тебе ли не знать. Следовательно, налицо сразу три покоенарушения: угон самодвижущейся повозки, ее умышленное повреждение и умышленное же повреждение памятника старины общепланетного значения. Тебе есть что сказать?

– Еще бы нет! – возмутился я. – С чего бы все эти повреждения умышленные? Вы это сначала докажите!

– Доказывают не здесь. Доказывают в суде старейшин. Да, парень, теперь ты влип крепко. Суда тебе не избежать.

Если бы он просто пугал меня, я бы не взбеленился. Но вижу: не пугает. Суд старейшин – это плохо. Во всех округах туда подбирают самых заскорузлых пеньков, и пощады от них не жди.

– А кстати, – говорит дежурный, – тебе уже исполнилось четырнадцать?