— В противном случае Филипп не уважал бы его, — заметила со своей стороны Пульхерия. — Если бы врач был здесь, все вышло бы иначе.

Мария просидела с обеими хозяйками до сумерек, постоянно возвращаясь в своем разговоре к дамаскинке. Вечером они узнали о приезде Фомы, и снова стали надеяться на помилование осужденной. Теперь, перед разлукой, внучка мукаукаса имела благовидный предлог выказать своим покровительницам всю свою любовь; наконец, она сказала, что ей нужно заниматься с Евдоксией, а так как сегодняшний урок особенно труден, то девочка просила мать и дочь думать о ней и желать ей успеха. Она бросилась на шею сначала к Иоанне, потом к Пульхерии и, видя, что у них навертываются слезы, спросила:

— Не правда ли, какая я дурочка? Но потому-то именно меня и следует пожалеть!

Потом Мария заперлась с наставницей в своей комнате. Прежде всего Евдоксия остригла ей прекрасные шелковистые локоны; невольные слезы покатились из глаз гречанки; они полились еще обильнее, когда она вручила Марии маленький амулет: в нем хранился кусочек шерсти из овечьей шкуры, которую носил Иоанн Креститель. Эта святыня принадлежала еще матери Евдоксии, и старая дева никогда не расставалась с ней; и вот теперь заветная ладанка должна была служить охраной ребенку и принести Марии много счастья. Хотя амулет не сделал особенно счастливой свою прежнюю обладательницу, однако она непоколебимо верила в его спасительную и благодатную силу.

Наконец, Мария предстала перед Евдоксией коротко остриженными волосами и в мужском костюме. В какого очаровательного мальчика обратилась она! Евдоксия не могла налюбоваться на свою воспитанницу. Но та казалась слишком нежной и прелестной для мальчика; гречанка посоветовала ей хорошенько надвигать на глаза широкополую шляпу при встрече с посторонними или даже, для большей безопасности, запачкать лицо.

Гамалиил, приходивший к Иоанне действительно с целью предостеречь ее от козней Горуса Аполлона, рассказал обо всем происшедшем на суде в тот день. Великодушный поступок Паулы, взявшей на себя вину Ориона, еще более возвысил ее в глазах Марии.

Теперь, при встрече с полководцем, она могла объяснить ему все обстоятельства дела. Наступила минута отъезда, и девочка в сопровождении Евдоксии вышла из сада на набережную. Она послала воздушный поцелуй своему любимому жилищу и его обитательницам, а потом указала, вздыхая, на владения Сусанны и прибавила:

— Бедная Катерина, ее заперли в зараженном доме! Знаешь, Евдоксия, ведь я все-таки люблю ее и, когда подумаю о том, что она может схватить заразу и умереть… Но нет!… Попроси мать Иоанну и Пуль, чтоб они относились к ней дружески. Завтра утром ты передашь им мое письмо, и если сегодня вечером они будут очень тревожиться обо мне, успокой их и скажи, что ты знаешь обо всем, но меня было невозможно удержать. Я уверена, ты сделаешь все, как следует.

Мария остановилась перед открытой якобитской часовней, прося гречанку подождать ее, и стала на колени перед распятием. Веселая и спокойная вернулась она оттуда на улицу; когда они подходили к последним домам города, Мария воскликнула: