В самой глуши рощи, на берегу шумящего бурного Ильменя, в чаще, куда и жрецы Перуна не заходят, поселился человек...

Лесные великаны сплелись своими могучими ветвями над его шалашом, их листва совсем закрывает убежище смельчака, кругом высокая трава по пояс, не кошенная веками, также скрывает его в те моменты, когда он выходит на вольный воздух.

Стар с виду этот одинокий обитатель заповедной рощи. Высок он ростом, широк в плечах, лицо его, посеревшее от палящего зноя и холодных ветров, покрыто глубокими шрамами, длинные седые усы как бы двумя змеями свешиваются на богатырскую грудь, а серые глаза смотрят весело и задорно.

Лишь только над Ильменем разразилась буря, старик вышел из своего шалаша. Мрачно и тихо в лесу. Там, где-то далеко-далеко, грохочут несмолкаемые раскаты грома, разрывает покрытое чёрными тучами небо молниями, воет без устали ветер, а здесь же всё спокойно. Птички только приумолкли да попрятались в гущину листвы, а лесные великаны при каждом новом порыве ветра только слегка покачивают своими зелёными макушками, не пропуская вниз на землю крупных капель ливня.

В эту бурю скромный обитатель заповеданной рощи чувствовал себя гораздо безопаснее, чем в самый яркий летний день. В бурю сюда не забредёт никто. Там, на Перыни, жрецы заняты у своего истукана и им не до того вовсё, чтобы забираться в эту глушь, а никто другой, кроме жрецов, сюда и шагу не сделает...

Старик, продравшись сквозь чащу сросшихся кустарников, выбрался на самый берег разбушевавшегося озера.

Стоит он и смотрит в покрытую пенящимися волнами водную даль. С наслаждением вдыхает полной грудью сырой воздух, прислушивается к раскатам грома, с блаженной улыбкой смотрит на прорезывающую тучи молнию, и вспоминается старику другая, более близкая, более дорогая сердцу картина.

— Войте ветры, грохочи ты без умолку, грозный Тор! Старый викинг не раз лицом к лицу, грудь с грудью встречался с вами! — воскликнул он наконец. — Знаю я вас, много, много я видел вас на своём веку, и не на такой жалкой лужице, а в грозном, могучем море. Сколько я раз с моими викингами ходил в набеги, — знает про то меч норманнский и далёкая Британия... Короли франков дрожат перед нами... Нет никого равного по силе и храбрости сынам светлого Одина. Сама смерть для них не страшна. Ждёт их светлая Вальгалла, убежище храбрых...

Старик скрестил могучие руки, поник головою на грудь и, глядя на разбушевавшееся озеро, снова заговорил сам с собой:

— Думал ли старый Рулав, что ему, храброму витязю, придётся на склоне своих дней скрываться в земле этих трусливых — шума битвы не слыхавших народцев, знающих не меч, а песни? Видно, недостоин я светлой Вальгаллы, видно, прогневал Одина... Но нет, я спас свою жизнь не для того, чтобы умереть здесь, в этой лесной глуши! Нет, старый Рулав услышит ещё шум кровавой битвы, услышит победный крик товарищей, много ещё врагов уложит его секира, надо только выбраться из этих проклятых лесов. Но как выбраться? Одному? Да и пока доберусь я до родимых фиордов, много раз меня убить могут, остаётся только ждать счастливого случая...