— Есть предложения? — сразу же сообразил, к чему клонит мужик, Вадим.

— Как не быть, — хитро усмехнулся тот. — Если у вас, конечно, 500 рубликов найдется.

— Самолет? — с явным интересом спросил Давид.

— А то! — во весь рот улыбнулся мужчина. — Амфибия у меня, «Лавочкин».

— 400-й? — Оказывается, Полина разбиралась еще и в самолетах.

— Не, «303-й», но вам же, я так понимаю, не в Мурманск лететь.

— В Новгород, — решительно сказал Вадим. — И 400 рублей, по моему мнению, красная цена.

В результате, сошлись на четырехстах пятидесяти, и в начале первого были уже в Новгороде.

Ведь вот как бывает. Живет себе человек, худо ли, бедно, но, как сложилось, так и живет. «Выстраивает» свои дни по раз и навсегда им же самим или другими — богом или судьбой — «прописанному» сценарию. И полагает при этом ту жизнь, что имеет, единственно возможной в данных конкретных обстоятельствах. Это молодые склонны считать, что все у них впереди, а если тебе за пятьдесят, то о будущем не хочется и думать, потому что ничего примечательного, кроме старости и смерти, впереди уже не ждет. И единственным решительным изменением на этом маршруте может стать одна лишь отставка, пенсия или как там еще можно назвать смену активной фазы существования на пассивную? Однако у Ильи все складывалось теперь совсем иначе, чем сам он спланировал, и, соответственно, считал для себя правильным и нормальным.

Если быть искренним до конца, его уход в «отставку» не был вызван жизненной необходимостью, изменившимися обстоятельствами или какими-нибудь иными внешними условиями. Физически он все еще был крепок. Болезней, способных изменить привычный образ жизни не имел. Смерти не боялся, пережив свою смерть так много раз и физически и психологически, что тема эта давным-давно потеряла для него остроту и актуальность. И врагов своих он не страшился, хотя их у него было хоть отбавляй. Во-первых, потому что за долгую жизнь в подполье научился их побеждать. А во-вторых, потому что, как и любой солдат, слишком долго находящийся на войне и не свихнувшийся при этом от постоянно существующей опасности быть убитым или захваченным в плен, выработал в себе тот род фатализма, круто замешенного на философии киников[41], который позволял ему смотреть на жизнь лишь в перспективе дня сегодняшнего или, в крайнем случае, в рамках разворачивающейся в реальном времени конкретной операции. Однако однажды он неожиданно ощутил в себе скуку, и означать это могло только одно. Иссяк «рафаль»[42], как называют это французы, исчезли смысл и желание продолжать то, чем он с таким всепоглощающим интересом занимался едва ли не четверть века. Место острого чувства, временами похожего на страсть к женщине, заняли рутина и тоска, и он сделал то единственное, что и следовало сделать человеку, если он давно уже не упертый идеалист и уж тем более не фанатик, каким Илья никогда и не был. Поэтому, едва ощутив произошедшие в нем перемены, он не колебался ни одной лишней минуты, как делал и все остальное в своей жизни. Решение было принято, и свою последнюю операцию он спланировал и провел так, как планировал и исполнял и все прочие, в большинстве своем гораздо более сложные и кровавые акции. И естественно, что, «уходя в отставку», он делал именно то, что имел в виду, то есть исчезал из одного мира, чтобы возникнуть в другом, но уже совершенно другим — во всех смыслах — человеком. «Уход от дел» предполагал полную и решительную смену как привычного модус вивенди