Открывая дверь в кухню, я заметил, что дрожу.

– Что такое? – спросила Кейт.

– Дверь не открывается. Смотри, пепел течет из щели внизу. Наверное, кухня полна им до потолка, и он держит дверь.

– Посмотрим комнаты наверху.

Рука в руке, мы поднялись по лестнице, очень похожие на молодоженов, подыскивающих себе дом.

Может быть, мои родители живы. Может быть, мертвы. Этого не узнать никак. Ритуалов теперь нет, и то, что я сейчас делаю, больше всего походит на похороны. Через несколько минут я распрощаюсь с домом, который был мне родным целых десять лет, уйду и никогда не вернусь. Это был способ закончить одну фазу моей жизни и потом, если Бог даст, начать другую.

В спальнях тоже выгребли почти всю мебель. Но остались знакомые вещи: ковры, полосатые обои, розовый абажур в маминой спальне. И фигурка Чьюбакки из “Звездных войн”, которую мне подарили на десятилетие, лежала возле плинтуса.

– Смотри, фотографии.

Кейт наклонилась, подобрала рассыпанные по полу фотографии и протянула мне.

– Это твоя семья?

Оцепенелый, но спокойный, такой спокойный, каким никогда в жизни не был, я стал их листать.

– Это мы со Стивеном. Когда жили в Италии. У меня все еще бинты после его выстрела. – Я говорил тихим ровным голосом. – Вот я на велосипеде. Его мне подарили на день рождения в семь лет. Вот папа. Черт, они с мамой держатся за руки. Даже странно думать, что когда-то они занимались любовью. А вот еще: Стивен притворяется, что играет на гитаре. А я притворяюсь, что кастрюли – это группа ударных. Еще тогда мы с ним хотели работать в музыкальном бизнесе.

Я листал дальше. Вот мы со Стивеном на Рождество сколько-то лет назад, разворачиваем подарки, вот сидим вокруг стола в бумажных шляпах, а на столе – индейка. Вот я в девять лет с удивленным лицом – я впервые глотнул пива из банки. Вот мы со Стивеном оделись на Хеллоуин. У Стивена маска скелета, а я почему-то надел зеленый нейлоновый парик и остроконечную шляпу.

Ничего особенного не было в этих снимках – в любом доме по всему миру найдется куча таких. Каникулярные фотографии детей и родителей, свадеб и дней рождений, чтобы зафиксировать, остановить самые важные секунды навсегда. Моды и прически с годами меняются. Матери, отцы, братья и сестры кажутся незнакомыми и в то же время знакомыми до боли. А мы сами смотрим из прошлого с неожиданно серьезными лицами. Как будто то, что случилось за эти месяцы, отбросило зловещую тень на те времена, и мы об этом знаем еще тогда.

Я глядел на фотографии. И был я спокоен, как-то странно пуст. Я отпустил что-то, что держал до сих пор. Я уже попрощался, и даже сам этого не понял.

– Пойдем, – сказал я. – Возьмем у Бена рюкзаки, пора двигаться.

Мы вышли из дома тем же путем, что и вошли, скрипя подошвами по пушистой золе, медленно вползающей в гостиную, как снег из самого Ада. Я прошел мимо костей Эмбер в саду. В последний раз в жизни вышел в кованые ворота.

Сперва я не обернулся, поднимаясь на холм к дому Бена Кавеллеро, но потом бросил взгляд через плечо.

Я увидел красный кирпичный дом, черепичную крышу, телеантенну выше, чем на соседних домах. Я видел сад, видел сгоревшие до основания изгороди, черную гарь, заполнившую пруд и покрывшую все погребальным саваном.