Дмитрий Травин (Центр исследований модернизации, Европейский университет, Санкт-Петербург)

В самом начале перестройки никакой, собственной говоря, перестройки советской экономической системы вообще не предполагалось. Тем более не предполагалось осуществлять серьезные реформы, меняющие характер социального строя. К власти пришла группа людей с довольно разными представлениями о том, как следует развиваться Советскому Союзу в обозримой перспективе398. Объединяло их в основном представление о том, что дальше «так жить нельзя», но как конкретно следует жить, руководители Коммунистической партии и советского правительства не знали. Дальнейшая судьба сильно разошедшихся между собой во взглядах генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева, председателя Совета министров СССР Николая Рыжкова, секретаря ЦК по организационной работе (второго по значению лица в партии) Егора Лигачева, секретаря ЦК (либерального идеолога преобразований) Александра Яковлева, секретаря ЦК (автора концепции экономических реформ перестройки) Вадима Медведева, главы московского городского комитета КПСС (будущего президента России, лидера реформ 1990‐х годов) Бориса Ельцина, министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе и председателя Верховного Совета СССР Анатолия Лукьянова показывает, что все они видели будущее по-разному. Более того, по ходу перестройки они по-разному эволюционировали в своих воззрениях на это будущее.

Неопределенность представлений партийно-государственной верхушки Советского Союза была связана с несколькими обстоятельствами.

Во-первых, все они принадлежали к поколению шестидесятников – людей, сформированных в постсталинскую эпоху идеологией ХХ съезда КПСС399. Шестидесятники хорошо представляли себе ошибки и преступления советского руководства прошлых лет, искренне стремились отойти от губительного курса, связанного с «культом личности» вождя, но при этом часто идеализировали социализм. Они полагали, что можно построить так называемый социализм с человеческим лицом. И в этом своем стремлении к трансформации социализма шестидесятники руководствовались не знаниями фактов, а лишь добрыми намерениями. Когда выяснилось, что по крайней мере в экономике этими добрыми намерениями «вымощена дорога в ад», идеологи перестройки вынуждены были экстренно трансформировать свои взгляды, и каждый делал это исходя из личного жизненного опыта, случайно полученной по ходу преобразований информации, слухов, страхов, эмоций и всего того груза текущих обстоятельств, под давлением которого всегда находятся руководители государства.

Во-вторых, среди представителей партийной верхушки не было профессиональных экономистов, способных реально представить себе, с какими трудностями столкнется страна в ходе осуществления преобразований. Николай Рыжков обладал опытом советского хозяйственника, Вадим Медведев был советским политэкономом, но ни «красные директора», ни «красные профессора» не обладали знаниями, необходимыми для работы в условиях перемен. Более того, этими знаниями не обладали даже советские академики, являвшиеся скорее администраторами от науки, чем настоящими учеными, знакомыми с опытом зарубежных реформ и достижениями западной науки, эти реформы проанализировавшей. Между руководством страны и реальной наукой существовал огромный разрыв. Привлечь к консультированию члены политбюро ЦК КПСС могли только академиков и членов-корреспондентов АН СССР, которые были им известны. И это обрекало перестройку на то, чтобы учиться на собственных будущих ошибках, а не на чужих.