– Не так делаль! Не так ноги ставиль! Смотри!

Я смотрю на него, стараюсь ставить ноги, как он – на внешнюю сторону стопы, и поражаюсь тому, как плавно двигается эта чёртова чёрная кошка, как легко и точно широкоплечий высокий мужчина рисует в пространстве женщину.

Огненные шмели на цепочках мечутся, гудят, замыкают круг, приглушают внешние звуки – гул публики, сухой треск дешёвенького думбека, но я знаю, что это ненадолго.

Шмели превратятся в маленьких синих светляков, а потом и вовсе исчезнут, и мы перестанем быть сферическими конями в вакууме, уличный шум обретёт ясность и объём, круг разомкнется.

Фитили отгорели, публика завопила, мы вернули детям их игрушки, насыпали денег в чехол от думбека – за прокат реквизита и влились в вечернюю толпу.

Нас неспешно несёт к Покровке, Жан-Луи, передав мне бутылку с ромом, вздыхает:

– Ох, усталь. Надо кофе…

– Кофе – это вряд ли. Мы пьяные, чумазые, и керосином от нас шмонит на десять метров.

– Как это – шмонит?

– Stink, – говорю я и картинно морщусь. – Dirty, – и показываю ему руки.

Жан-Луи, с трогательным удивлением пьяного, начинает разглядывать свои руки.

– Поищи чёрную кошку в тёмной комнате, ага, – одобряю я.

Мы переходим дорогу, сворачиваем в Хохловский и тотчас напарываемся на группу бритоголовых подростков (ну, мне там всегда не везёт).

– Балетки! – радуется Жан-Луи, тыча пальцем в подростковые говнодавы. – Балетки! Как твой!

Подростки тоже проявляют некоторую радость, тыча пальцами в моего спутника и приговаривая – черножопый.

Жан-Луи моментально трезвеет, группируется, взгляд становится хищным, но при этом продолжает исполнять пьяного монаха.

– Это кто? – спрашивает, обводя широким жестом бритоголовых.

– Не знаю, – отвечаю с ленцой, – наверное, скинхеды. Дети, вы скинхеды?

– Скинхееееды, – тянет чёрный человек. – Скинхеды – это плёхо. Давай их въебать?

– Ты что? – говорю. – Это же дети. Детишки. Их нельзя въебать.

– Я неправильно сказаль? Въебать – это бить. Выеба́ть – это… как?.. делать секс…

– Вы́ебать. Трахнуть, переспать, занять кого-нибудь любовью. Ну да – делать секс.

– Я правильно сказаль! А ты – неправильно. Дети нельзя переспать. Дети можно бить. Мы будем их бить, а не выеба́ть.

– Все равно неправильно. Въебать – это ударить. Один раз ударить, понимаешь? – Я показываю короткую пантомиму. – Правильно было бы сказать – давай их отпиздим.

– Отпиздим?

– Отпиздить. Избить. Вздуть. Поколотить. Отлупить, – изображаю жестами разницу между всем перечисленным и «один раз ударить», удивляясь про себя, что дети до сих пор не кинулись пиздить нас.

Бросаю взгляд в сторону – улица пуста. Детишки растворились в темноте, видимо, рассудив, что с психами, благоухающими керосином, связываться не стоит.

– А где дети? – отвлёкся от постижения русских смыслов Жан-Луи.

– У-еб-ли.

– Опять ебать. Ты сказаль, что много других слов.

– Ей-богу – много. Я тебе потом разговорник подарю. Словарь.

– У меня есть. Я купиль. – Жан-Луи достаёт из рюкзака синюю книжицу. – Смотри – хороший?

«Словарь театральных терминов» – читаю на обложке и хвалю:

– Очень хороший. Увидишь, тут много других слов, кроме «ебать». Мамой клянусь.