Ходики хрипло отбили три. Устав от тревожных мыслей, Настя бережно открыла футляр с гитарой. Пробежавшись пальцами по ладам, она заиграла было «венгерку», но, когда дошла до любимой, мелодичной, состоящей из тоскующих переборов, части, под окном вдруг заскрипел снег… коротко взвизгнула калитка… кто-то чуть слышно стукнул в окно… Настя, вздрогнув, опустила гитару. Стук повторился, шаги были слышны уже у крыльца. Настя встала, положила гитару на стол, сняла с крючка шаль. Устало подумала: «Ну, что ещё-то, господи?» – и пошла открывать.

На крыльце стоял Илья. Забыв отпустить ручку двери, не замечая того, что в сени с улицы заносятся хлопья снега, Настя молча, изумлённо смотрела на него. Затем вполголоса произнесла:

– Вот только тебя мне сейчас не хватало…

Муж молчал. Он почти не изменился за эти шесть лет. Лишь лицо ещё больше потемнело, осунулось, резче выступили скулы, глубокие морщины перерезали коричневый лоб, да прибавилось седины в волосах. Глаза смотрели из-под сросшихся мохнатых бровей внимательно и насторожённо. Рядом с ним стоял взъерошенный подросток в огромном кожухе. Переводя взгляд с мальчишки на мужа, Настя растерянно вздохнула:

– Что ж на пороге-то мяться? Заходи…те.

Илья опустил глаза и неловко шагнул через порог, протолкнув впереди себя Митьку.

Ему стоило больших трудов, вернувшись из трактира в табор, растолкать храпящего на весь шатёр дитятю и заставить идти с собой на другой конец города. Но Илья малодушно посчитал, что, если он явится с мальчишкой, Настька по крайней мере не сразу его выгонит. Сейчас Митька замер у двери, не сводя с Насти глаз. Та улыбнулась, погладила его по спутанным волосам.

– Ты что на меня так смотришь? Чей ты, как зовут? Снимай кожух. Замёрз, поди?

– Ничего, мы привычные, – солидно ответил Митька, с удовольствием выпутываясь из безразмерного кожуха и стуча по полу валенками. – Я из прохарей, Дмитрий Палыч.

– Есть будешь, Дмитрий Палыч? – без тени улыбки спросила Настя.

– Спасибо, нет. Вот ежели бы соснуть чуть-чуть, так и в рай не надо…

– Пойдём. Да не бойся, там мои сыновья спят. Положу тебя с младшими. – Настя взяла Митьку за руку, повела в комнаты, бросив через плечо Илье: – Ты раздевайся и садись.

Илья медленно пошёл из сеней на кухню. Всё тут было ему знакомо: и огромная белёная печь, и горшки на полках, и ухваты с кочергами в углу, и пестроватая, местами порванная занавеска, перегораживающая кухню надвое. Двадцать лет назад там, во второй половине, на огромной кровати спала хозяйка – добродушная, толстая Макарьевна, страстно обожавшая цыганские романсы и всегда сдававшая комнаты хоровым цыганам. Они с Варькой, когда были молодыми, обитали здесь целых полгода.

Значит, они тут все теперь живут, его семья… Что ж… Конечно, лучше своим домом, в Большом-то и без того повернуться негде. Илья прошёлся по кухне, поправил фитилёк моргающей свечи. Заметил лежащую на столе Настину гитару, взяв её в руки, присел на скрипнувший табурет. Машинально проверил настройку. Глядя в окно, на кружащийся снег, вполголоса напел старую песню, которую когда-то любила Варька: «Ай, доля мири горька, рознесчастно, дэвлалэ…»