При всем вышесказанном заманчиво будет заявить, что если вы обеспечите равенство возможностей, лишенное любой формальной дискриминации, кроме дискриминации по заслугам, то рынок, посредством механизма конкуренции, избавится от последних остатков предубеждений. Но это только начало. Чтобы построить по-настоящему справедливое общество, нужно сделать гораздо больше.

Хотя еще слишком многие испытывают предубежденность в отношении той или иной расы, малообеспеченных, низших каст и женщин, сегодня мало кто станет в открытую возражать против принципа равных возможностей. Но далее мнения резко разделяются. Некоторые утверждают, что равенство должно заканчиваться равенством возможностей. Другие, и я в том числе, считают, что простого равенства возможностей недостаточно.

Экономисты-сторонники свободного рынка предостерегают, что если мы попытаемся уравнять вознаграждение за те или иные действия, а не только возможности такие действия совершать, то мы разовьем у людей резкое нежелание добросовестно трудиться и предлагать новаторские решения. Станете ли вы работать на совесть, если будете знать, что, как бы вы ни старались, заплатят вам столько же, сколько тому, кто работает спустя рукава? Не поэтому ли китайские сельскохозяйственные коммуны при Мао Цзэдуне постигло такое поражение? Если вы обложили богатых несоразмерным налогом и пустили вырученную сумму на финансирование социального обеспечения, разве богатые не утратят стимул создавать богатство, а бедные — стимул работать, ибо им гарантирован минимальный уровень жизни, независимо от того, как они работают — и работают ли вообще (см. Тайну 21)? Таким образом, заявляют экономисты, при попытке уменьшить неравенство результатов теряет каждый (см. Тайну 13).

Безусловно, чрезмерные попытки уравнять результаты труда — скажем, маоистская коммуна, где практически нет никакой связи между затраченными человеком усилиями и получаемым за них вознаграждением, — окажут отрицательное влияние на отношение к работе. Это тоже несправедливо. Но я убежден, что некоторая степень уравнительного отношения к вознаграждению за труд тоже нужна, если мы хотим построить подлинно справедливое общество.

Чтобы люди получили пользу от предоставленных равных возможностей, необходимо иметь возможности ими воспользоваться. Совсем неважно, что у чернокожих южноафриканцев теперь есть такая же возможность получить высокооплачиваемую работу, что и у белых, если для этой работы чернокожим не хватает образования. Не имеет значения, что черные теперь могут поступать в лучшие университеты (ранее предназначавшиеся «только для белых»), если им все равно приходится посещать школы со скудным финансированием и низкоквалифицированными учителями, часть из которых сама с трудом умеет читать и писать.

Для большинства черных детей в Южной Африке недавно приобретенные равные права для поступления в хорошие университеты не означают, что они могут пойти туда учиться. Тамошние школы по-прежнему бедны и дают плохое образование. Нельзя сказать, что их очень квалифицированные учителя в этих школах вдруг резко поумнели после избавления от апартеида. Родители этих детей по-прежнему сидят без работы (даже официальный рейтинг безработицы, который существенно недооценивает истинный уровень безработицы в этой развивающейся стране, составляет 26–28% и является одним из самых высоких в мире). Для них право поступить в лучшие университеты — это несбыточная мечта. Поэтому Южная Африка после апартеида превратилась в так называемое «общество-каппуччино»: коричневая масса на дне и тонкий слой белой пены над ней, слегка присыпанный сверху какао.