Она опять окунулась в воспоминания.

– Ляля Тарасовна, у меня описания ваших приключений вызывают рвотный рефлекс. – Любое самообладание имеет предел. Мое закончилось еще на аборте.

На самом деле мою мать звали Елизаветой Тарасовной. Видимо, для работы женщина решила упростить имя до двух букв: чтобы самой проще произносить и клиентов не затруднять.

– Что, не нравится? Вырос таким же занудой, как твой папаша. Как же я его ненавижу, даже мертвого. Кстати, когда Раиска назвала фамилию клиента, я даже обрадовалась, что судьба мне вдруг преподнесла подарок. Женька всегда был слишком правильным. Представляю, каким ударом для него стали бы фотки с голыми бабами в желтой прессе. Так что смерть твоего отца меня даже расстроила немного – обломалась фотосессия.

Ярость клокотала до тех пор, пока не понял, что она специально старается довести меня до бешенства. Одно было непонятно – зачем? Хочет, чтобы сын набросился на мать… свою?

«Ну уж нет, с женщинами я никогда не дрался. Тем более…»

– Я полагаю, что и моя смерть вас не особо так огорчила бы?

– А чем ты лучше его?

– Я хуже. Гораздо хуже. Не такой честный, не такой порядочный, люблю женские ласки – наверное, в детстве недополучил. Разгильдяй, добрых дел на счету раз-два – и обчелся. Но отца всегда любил. Он настоящим человеком был, а не дешевкой вроде вас.

– Что ты знаешь о настоящих людях, сосунок? Ты их и не видел никогда.

– Зато уж вы явно повстречали всяких немало. И результат, что называется, на лице, если эту маску можно так назвать.

– У меня в жизни было все, мальчик. Есть что вспомнить.

– Здесь главное слово – «было». И это в сорок два года! Но если вы так ненавидели моего отца, почему не разделались с ним раньше? Знали ведь, где он живет.

– Да если бы он не всплыл тогда на горизонте, да еще в качестве директора благотворительного фонда, я бы до сих пор и не вспоминала о существовании некоего Зайцева. Я вычеркнула его вместе с пятью годами из своей жизни. Значит, со мной он в Москву ни ногой, а теперь – будьте любезны? И директорская должность вполне устроила! Разве такое можно простить? А тут все одно к одному – и месть, и выгода. Две тысячи баксов на дороге не валяются. Мне еще и Раискина тысяча перепала после того, как бандиты прямо на Ленинградском ее пристрелили, – мертвым деньги без надобности.

– Значит, все из-за денег?

– Конечно. Я ведь и тебя сюда выманила не просто так. Думаешь, мне Женька действительно что-то для тебя оставил? Наивный.

– Что было в газировке? – Я снова поднялся.

– Думаю, что на этот раз действительно снотворное. Тем мужикам ты, видать, шибко нужен живым.

– А не боитесь, что они сразу уберут свидетельницу? Подчистят, так сказать, за собой.

– Я надеялась, что это сделаешь ты. Жизнь мне уже давно не в радость… Но ты такой же, как папаша, чистоплюй. Ладно, не получилось – тоже не страшно. За тебя обещали сразу три дозы дури принести.

– Ну вы и стерва – мать моя!

– Какая есть, сынок. – Она допила остатки коньяка. По-видимому, он тоже являлся частью ее гонорара. – Слушай, а ты чего до сих пор на ногах? Мне сказали, что через десять минут снадобье подействует. А ну спать!