Отец и мать, неловко щурясь, всматривались в сумрак.

Дети ничего не говорили. Распахнутые глаза их впитали в себя чистый отсвет заката.

Уильям прокашлялся.

– Уже поздно. Кхм… Плохо видно…

Мужчина хотел ответить, но его опередил мальчик:

– А мы видим… здорово!

– Да-да! – подхватила девочка, показывая. – Вон там!

Мать и отец проследили взглядом за ее рукой, точно это могло помочь. И помогло!

– Боже, – воскликнула женщина, – кажется, там… нет… ну да, вот оно!

Мужчина впился глазами в лицо женщины, что-то прочел на нем, сделал мысленный оттиск и наложил его на пустыню и воздух над пустыней.

– Да, – молвил он наконец, – да, конечно.

Уильям посмотрел на них, на пустыню, потом на Роберта: тот улыбнулся и кивнул.

Четыре лица, обращенных к пустыне, так и сияли.

– О, – прошептала девочка, – неужели это правда?

Отец кивнул, осененный видением, которое было на грани зримого и за гранью постижимого. И сказал так, словно стоял один в огромном заповедном храме:

– Да. И клянусь… это прекрасно.

Уильям уже начал поднимать голову, но Роберт шепнул:

– Не спеши. Сейчас. Потерпи немного, не спеши, Уилл.

И тут Уильям понял, что надо делать.

– Я… я встану с детьми, – сказал он.

И он медленно прошел вперед и остановился за спиной мальчика и девочки. Так он долго стоял, точно между двумя жаркими кострами в холодный вечер, и они согрели его, и он, не дыша, исподволь поднял глаза и через вечернюю пустыню осторожно стал всматриваться в сумрак – неужели не покажется?

И там из легкого облака пыли высоко над землей ветер вновь вылепил смутные башни, шпили, минареты – возник мираж.

Уильям ощутил на шее, совсем близко, дыхание Роберта – тот негромко шептал про себя:

Они видели город.

Солнце зашло, появились первые звезды.

Они совсем отчетливо видели город, и Уильям услышал свой голос – то ли вслух, то ли в душе он повторял:

И они стояли в темноте, пока не перестали видеть.