— Дивны дела твои, Господи!
Затем она рассказала Акулине, что встретилась в камере с Корнилией, и подруги договорились завтра пойти в тюрьму, чтобы разузнать о судьбе монахини и передать для нее какие-нибудь продукты.
На следующий день они напрасно прождали возле тюрьмы до самого вечера. Передачу от них не приняли и сказали, что никакой монахини в тюрьме нет. Они приходили к тюрьме еще несколько раз. От одной вышедшей из тюрьмы мещанки узнали, что Корнилию вызвали на допрос и больше ее в камере не видели. Что с ней случилось? Может быть, выпустили из тюрьмы, как и Анну, а может, расстреляли? Судьба монахини так и осталась неизвестна. Анна как-то сказала Акулине:
— Я теперь думаю, что на таких, как мать Корнилия, держались наши святые обители.
— Да-а, — задумчиво протянула Акулина и, немного подумав, добавила: — Строга была, а это и спасительно для нас, грешных.
Глава 12. Яшка-галифе
Анна устроилась работать в городскую больницу, а Акулину взяли на работу в пекарню. Снимали комнату на двоих в небольшом домике у одной пожилой мещанки, вдовы письмоводителя бывшей городской управы. Дом находился недалеко от собора, и обе девушки все свободное от работы время проводили в храме за службами. Так они прожили почти три года, когда в город вернулся сын вдовы, от которого та не имела долгое время никаких известий. Сын ее воевал вначале у белых, потом, взятый в плен, перешел к красным, и вот теперь вернулся, демобилизованный, из армии без одной руки, потерянной в боях с колчаковцами. Чувствовал он себя героем. Ходил на собрания в местный исполком трудящихся и как-то, напившись, пытался вломиться к девушкам в комнату. На следующий день Акулина с Анной съехали с квартиры.
Они решили навестить Кузьминск. Монастырь застали в самом плачевном состоянии. Коммуна в монастыре просуществовала недолго. Почувствовав вкус экспроприации чужих плодов труда как узаконенного грабежа, коммунары не очень-то сами хотели трудиться. Они пили, дебоширили, устраивали митинги но любому поводу, и вскоре все хозяйство пришло в такой упадок, что коммуну пришлось распустить, а часть монастырских корпусов отдать под столярную артель. В некоторых корпусах остались жить коммунары, продолжая пьянствовать и бездельничать. Они попробовали сунуться к артельщикам, но те им задали такую трепку, что всякая охота распространять свои прогрессивные методы коммунистического хозяйствования на трудолюбивых столяров отпала. Монастырский сад уже не плодоносил. Он зарос крапивой, и в нем паслись коровы живших на окраине города мещан. Побыв какое-то время в Кузьминске, Анна с Акулиной опять вернулись в губернский центр и устроились работать в городскую больницу, Акулина прачкой, а Анна сиделкой. По воскресным и праздничным дням они продолжали ходить в кафедральный собор на службы и петь на клиросе. Но вскоре власти передали кафедральный собор обновленцам, и девушки перешли в Преображенский храм, находящийся в двух кварталах от кафедрального. С ними перешли и многие прихожане, так что обновленцы служили в полупустом храме, куда лишь изредка, и то по незнанию, заходили приезжавшие в город за покупками или торговать на базаре крестьяне. Преображенский храм, напротив, был всегда полон народа. Это бесило обновленцев, и они жаловались городским властям, наговаривая, что Преображенский собор является гнездом контрреволюции и рассадником черносотенного ретроградства. Правящий архиерей, посаженный в тюрьму еще в восемнадцатом году, умер в пересыльной тюрьме. Святейший патриарх назначил другого епископа, но его арестовали еще в Москве, сразу после хиротонии. Епархия, не дождавшись архипастыря, остро ощущала свое сиротство перед происками обновленцев. Вскоре пришли вести из Москвы об аресте патриарха Тихона и о том, что его собираются судить за контрреволюцию. В тревожном ожидании еще худших событий пронеслись слухи, что в город прибыл архиерей. Православные воспрянули было духом, но, как потом оказалось, это был обновленческий епископ Иаков, бывший священник уездного города Сорокинска. Незадолго перед революцией этот Иаков за какие-то провинности был запрещен в служении. Потом архиерей помиловал его и назначил вторым священником в Сорокинск. Здесь помилованный батюшка, вместо того чтобы с благодарностью Богу совершать свое послушание, стал плести интриги против настоятеля. За такую неблаговидную деятельность архиерей вновь хотел отправить отца Иакова под запрет, но произошла революция, и архиепископ сам угодил в тюрьму. Узнав об этом, отец Иаков тут же прибыл в губернский центр и стал без всякого указа служить в кафедральном соборе, воспользовавшись тем, что почти все духовенство было под арестом. Когда в город входили войска Красной армии, отец Иаков, взойдя на ступени соборной паперти, кричал проезжавшим мимо собора эскадронам красной кавалерии: