Обратно Мегера вылезла белая как мел, брезгливо стянула с рук резиновые перчатки, швырнула вниз, захлопнула крышку. Процедила сквозь зубы: «И за это они заплатят». Кто, окки? Интересно, как это она себе представляет?

В деревне мы не задерживались. Даже в дома не заходили. Не потому, что боялись – «черный газ» неустойчив к кислороду, давно разложился, осенние дожди и следы его смыли. Но осознавать, что несколько десятков, а то и сотня трупов смотрит на тебя выгнившими глазницами из-под земли, неприятно.

Псы ждали нас в заросшей молодым ольховником балке, что начиналась за околицей деревни. Тощие, голодные, злые. Хитрые. Одичавшие собаки опаснее волков, потому что хитрее. Они напали на нас с двух сторон, в самом удобном для засады месте. Если бы им попались гражданские, растерзали, те и глазом моргнуть не успели бы. Но мы – не гражданские. Я не хуже псов понимал, что это место удобно для засады. И что она там будет. Человеческая или звериная – не суть важно. Автоматные очереди разнесли самых проворных в клочья. Остальные, мигом сообразив, что просчитались с выбором жертвы, повернули назад под защиту леса. Кедр и Малой бросились следом, добивая, ощутили азарт охоты. Пришлось одернуть. Не на охоту мы пришли сюда. Наша задача – самим не стать дичью.

Ближе к вечеру мы вышли к третьему федеральному шоссе. За него бои шли дважды. Первый раз – весной, когда бронетанковый клин окков вонзился глубоко в нашу оборону и пришлось подтягивать резервы для его ликвидации, объявлять полную мобилизацию, бросать в мясорубку студентов и шестидесятилетних дедов. Второй – два месяца назад, после международной резолюции, объявившей нас «вне закона», когда бывшие союзники ударили в спину, Южный фронт посыпался, и стало ясно, что столицу не удержать.

Год назад, еще до войны, мы всей семьей ехали по этому шоссе к морю. Стоял июль, солнце светило из бездонного неба над головой, а миллионы земных «солнышек» грузно покачивались на зеленых стеблях по обе стороны дороги, от обочин и до самого горизонта, лишь кое-где разбавленные зелеными островками рощ. Семечки не дозрели, едва налились молочной спелостью, но все равно были вкусные. Особенно когда вышелушиваешь их прямо из «солнышка». Мы трижды останавливались скрутить самую большую, самую тугую корзинку. Воровать нехорошо, но как удержаться, когда такая красота вокруг? Да и кто заметит крохотную недостачу!

В этом году подсолнечник не убирали. Поля вдоль шоссе выгорели начисто, превратились в слой черной золы. Поверженными колоссами лежали башни-опоры магистральных линий электропередачи. Другие согнуло пополам, искорежило жаром, пылавшим здесь. Уцелевшие уронили на землю порванные провода, и те дохлыми сталеалюминиевыми змеями растянулись у нас под ногами.

Разбитую бронетехнику окки уволокли, трупы собрали, лишь на обочине шоссе лежал съехавший в кювет, перевернувшийся и сгоревший автобус. Гражданский – в трех метрах от него валялась не замеченная мусорщиками обгоревшая детская кроссовка. С косточками ступни внутри.

Заночевали мы в разбитом, изрешеченном осколками элеваторе. От дождя защита никудышная – крыша провалилась полностью. Но дождь не предполагался – бабье лето как-никак, – зато высокие стены прятали наш костерок от любопытных глаз. Малой даже похлебку сварганил, и это было кстати. Горячего мы не ели три дня.