Он постучал в дверь – массивную, тяжелую, под стать всему дому. Там, за плотно занавешенными окнами, шло веселье, слышались голоса и музыка, пробивались отблески огня.

– Чего изволите? – выросший на пороге слуга (дворецкий или кто он там?) смерил Генри таким взглядом, что тот сразу почувствовал себя нищим оборванцем, хотя приоделся перед этим визитом. Побрился даже.

– Мне бы хозяйку повидать, – сказал Монтроз, сглотнув комок в горле, а псы у его ног завиляли хвостами, скалясь во всю пасть.

– Госпожа не принимает.

– Может быть, примет, – набычился Генри. – Передайте, к ней Генри Монтроз.

– Обождите, – был ответ, и дверь захлопнулась у него перед носом.

Ждать пришлось довольно долго, но вот, наконец, дверь снова распахнулась, и на пороге, в ореоле теплого света возникла Мария-Антония.

Не та девчонка в фермерском платье, не та принцесса в кружевах, не верная спутница в каких-то обносках, нет. Молодая женщина в серо-голубом платье, пошитом по последней моде: плечи открыты, складчатые длинные рукава, украшения из лент… Сапфиры искрились на шее, в прическе, на руках…

Генри ничего не сказал. Назвать ее Тони не поворачивался язык, а как-то иначе… Он не представлял, как может к ней обратиться.

Последние три месяца об обитательнице дома номер девятнадцать по улице Стрекоз ходили самые невероятные слухи. В итоге все свелось к тому, что и предполагал Генри: особа королевской крови, избавленная стараниями руководителей «Синей птицы» от многовекового снотворного заклятия, в знак благодарности передала им опеку над своими землями и самою собой. Ну а уж что нашлось на тех землях – о том гудел не только Портанс! А уж в городе только и разговоров было, в чем появилась ее высочество на таком-то приеме, да кто был с нею (обычно кто-то из Хоуэллов или их приближенных), да кого она одарила высочайшим вниманием. Все признавали, что нрава принцесса самого тяжелого (особенно плакались выгнанные горничные – специально выгнанные, считал Генри, чтобы побольше сплетен разнесли), но отмечали ее великолепные манеры. О ней ходила масса слухов – о ней и Хоуэллах, – кто-то считал ее самозванкой, кто-то презирал, но попасть к ней на званый ужин считалось большой удачей!

– Генри? – сказала она. – Господи…

– Нет, я просто Генри, – мрачно пошутил он.

– Может быть, ты войдешь? – спросила принцесса и даже чуть отступила в дверях.

– Нет, – мотнул головой Монтроз, успевший краем глаза углядеть позади девушки пару: даму в не менее, чем у Марии-Антонии, роскошном платье (хоть и сидело оно на ней как на корове седло) и господина в вечернем костюме. – Я как-то не одет для званого вечера.

Принарядился, называется! Модная куртка серой замши – удобная и легкая; даже шляпу сменил: прежняя, счастливая, сгорела, а он ведь так и не сумел спросить, чем Мария-Антония притушила тот огонь…

– Раз ты не желаешь входить, значит, я выйду, – сказала девушка и сделала шаг за порог.

– Не надо! – поднял он руку. – Я на минуту. Просто… спросить, как ты, и вообще…

– Недурно, – пожала плечами принцесса. Сапфиры полыхнули вечерним светом. – Немного скучно. Я привыкла к более… хм… разнообразной жизни. А ты?