Марк прибыл и, покорно склонив голову, выслушал гневные, как ты любишь говорить, филиппики своего уважаемого отца.

«Ты понял, что ты спятил?!» – яростно вопрошал Публий Пилат.

«Понял, отец», – тихо отвечал Марк.

«Ты понимаешь, что своими безумными поступками ты позоришь не только нашу семью, но и весь клан Гиртулеев и род Понтиев?!»

«Понял, отец», – скорбно соглашался Марк.

«Мы поддержим тебя в твоем горе, и в надлежащее время найдем тебе новую женщину, которая станет тебе верной женой и нежной матерью для твоего маленького сына, моего внука».

«Благодарю тебя, отец».

«А теперь ты понял, что тебе надо делать?! Продай эту проклятую иберийку! А если ты уже отпустил ее на свободу, выгони ее из дому, чтобы я больше никогда не слышал об этой вольноотпущеннице!» – кричал Публий Пилат.

А сын его успокаивал: «Всё понял. Всё сделаю, как велят мне честь и достоинство клана Гиртулеев и ветви Пилатов».

Вернувшись же в Леон, отец мой сначала долго совещался с местным юристом. А затем сделал следующее: он отлучил Лусену от дома, отказался от своего патроната над ней и вручил ее новому опекуну, одному из своих приятелей. И в тот же день, в присутствии городского претора, пяти свидетелей из римских граждан и так называемого «свободного весовщика» объявил, что за один ас покупает себе жену, которая по закону снова становится его рабой. «Женщина, хочешь ли ты быть матерью моего семейства? – спросил отец. «Хочу», – ответила Лусена и в свою очередь спросила: «А ты, хочешь ли быть отцом моего семейства?» «Хочу», – ответил Марк Пилат… На пиршественный обед Марка и Лусены была приглашена вся турма: три декуриона и все без исключения рядовые кавалеристы (двое из них за какую-то провинность были отстранены от строевой службы и чистили конюшню, – но и они, говорят, были на несколько часов освобождены от наказания и приглашены на свадьбу).

Так у меня появилась новая мать, или мачеха, если тебе будут угодно.

VIII. А вместе с тем я лишился почти всех родственников. Не только Галльские Гиртулеи, к ветви которых, как я уже вспоминал и рассказывал, принадлежала моя природная мать, объявили о разрыве родственных связей с моим отцом (а стало быть, и со мной – их прямым потомком). Испанские Пилаты в лице двух своих предводителей – Квинта Понтия Пилата Младшего из Гадеса и Децима Пилата Гиртулея из Тарракона – заявили, что отныне знать не знают, кто такой Марк сын Публия, именующий себя всадником и Пилатом.

Дед мой, Публий, как рассказывали, на целый месяц затворился у себя в доме: то ли слег в постель от болезни, то ли со стыда боялся показаться на глаза друзьям и знакомым. Придя же в себя, отправился в храм Аполлона и, призывая в свидетели римских и иберийских богов, проклял своего третьего сына, Марка Понтия Пилата, моего отца.

Говорили, что дед мой даже отправил послание легату Четвертого легиона, в котором советовал снять с командирского поста Марка Пилата, поскольку человек он крайне ненадежный и может подвести не только алу, но и весь легион. Однако на карьере моего отца это ни в коей мере не отразилось. В кавалерийской але, приданной легиону, он уже давно был командиром первой турмы, то есть самым уважаемым и ценимым всадником в легионной кавалерии и правой рукой префекта конницы. Так что легат оставил послание Публия Пилата без внимания.