Романтическое настроение исчезло так стремительно, как никогда раньше, даже если в замочной скважине шевелился ключ Катюшки, вернувшейся со двора. Капли неуютно хлестали лицо, попадая в глаза и разрезая их, разъедая… Сердце бесновалось в ужасном предчувствии, что кто-то подглядывал. Может, все-таки сквозняк, которого Наташа никогда раньше за всю свою жизнь не замечала так, как сейчас?

Руки задрожали так сильно, что Наташе еле удалось метко попасть в краники и выключить воду. Она выпрыгнула из ванны на холодный плиточный пол, промахнувшись по коврику, и судорожно обмоталась полотенцем. Даже голову вымыть не успела, но возвращаться под воду — просто немыслимо.

«Показалось, показалось, показалось!» — убеждала себя девушка, зажевывая губу, чтобы не плакать. И тут же параллельно размышляла, кто это был, мама или папа. Маме это зачем? Задернула полиэтиленовую штору ванной, чтобы не видеть это окно… Стыд и ненависть, и больше ничего! Кто бы это ни был — подглядывать, когда дочь моется в ванной — низко и мерзко. А насчет мастурбации… Наташа уже взрослая, чтобы не оправдываться за это, но стыдно все равно.

С трудом взяв себя в руки, оделась (вытираться даже не пришлось, пока размышляла — высохла). Выйдя в коридор, метнулась в свою комнату и замкнулась. Может быть, кто-то случайно задел рукой занавеску, вот она и заколыхалась?

На следующий день, вернувшись с пляжа, за ужином спросила у мамы, была ли она вчера поздно вечером на кухне. Мама сказала, что нет.

Душ принимала в кабинах на пляже, там же и голову вымыла, там души, как в бассейнах — отдельной комнаткой. А дома, зайдя в ванную умываться и чистить зубы, уже не доверяла никому, даже сквозняку, и все время глаз не сводила с зеркала во весь рост, которое как раз отражало часть окна за ее спиной. Закончив свои дела, задернула полиэтиленовую шторку, включила воду в душе (холодную, чтобы не запотевало зеркало) и села на крышку унитаза — ждать.

Видимо, сквозняк ориентируется на шум воды. Наташа ни секунды не смотрела мимо — только в зеркало, в отражение окна. Чьи-то пальцы аккуратно оттянули занавесочку и, заметив, что никого в ванне нет, исчезли. А занавесочка заколыхалась, как отпущенная пружинка… В горле пересохло. Наташа зажала рот ладонью, и по ее щекам ливнем полились слезы. Это ощущение беспомощности — окно не открывается, а занавеска — с той стороны. Здесь никак не скроешься. И какой бы стороной она ни стояла к зрителю, он всегда видит ее и с другой стороны — в зеркале.

Плакала и по-прежнему взгляд не сводила с отражения. Между ней и окном была душевая полиэтиленовая шторка, чтобы вода не брызгала на пол, и Наташа изо всех сил сквозь слезы вглядывалась в зеркало — в единственный источник информации. Снова чувствовала вчерашнюю дрожь, такой лихорадочный озноб, и ужасалась — теперь альтернативных «а может…» больше нет. Не понимала, хорошо это или плохо — такая определенность.

Через какое-то время настойчивый наблюдатель снова приоткрыл занавесочку. Наташа долю секунды не могла в это поверить, но резко бросилась отражению наперерез — заглянуть в глаза обладателю пальцев… И не успела. Занавесочка вновь заколыхалась, и послышалось, как на кухне кто-то отодвигает стул обратно под стол. На кухне даже свет не включен. Законных, нравственных перемещений в темноте быть не может…