— А ты парень, я погляжу, того, — Сердюк усмехнулся. — Шустрый.

Игорь многозначительно подмигнул.

— Я не только шустрый. Я еще и деловой. И всю Москву знаю. Где чего — будьте спокойны.

Доверительный и залихватский тон его, видимо, понравился Сердюку. Он огляделся и презрительно заметил:

— Художник тоже мне! Они, говорят, тыщи гребут. А этот… с хлеба на квас. Вот сегодня я был у одного…

Он вдруг запнулся и не очень естественно воскликнул, решив, видно, перевести разговор на другую тему:

— А картин он нарисовал до черта! И сколько же за это ему платят?

— Чужие рублики считаю, когда они моими становятся, — засмеялся Игорь, тоном, однако, давая понять, что речь тут идет вовсе не о воровстве, и, в свою очередь, спросил: — А где ж это вы были сегодня?

Но Сердюка не так-то просто было вызвать на откровенность. Улыбка вдруг стерлась с его узкого лица, он остро взглянул на Откаленко и отрезал:

— Где был, там меня нет.

— Но обстановочка понравилась?

— Будь здоров! — рассеянно ответил Сердюк, что-то обдумывая про себя. — А с виду совсем человек незаметный.

«Неужели ограбил кого-то? — подумал Игорь. — Его надо брать сегодня же. Такого водить нельзя, сорвется. И тогда…» Ему стало страшно от одной мысли, что Сердюк останется на свободе. Нет, нет, что угодно, только не это! В нем чувствовалась такая сильная и злая воля, такая бездушная, совсем звериная жестокость, сейчас лишь слегка прикрытая напускным добродушием, что даже ему, Откаленко, привыкшему ко многому, становилось не по себе. «Скорей бы приехала группа», — лихорадочно думал он.

— А гости твои не подведут? — спросил вдруг Сердюк, и в голосе его Игорю послышалось что-то новое, что-то, видимо, решенное.

— Будьте спокойны. А что?

— А то, — медленно произнес Сердюк. — Мы им один сюрприз устроим.

Тихо-тихо было на кладбище и уже совсем темно.

Внезапно Косой насторожился, прислушался, потом поднялся со скамейки и, потянувшись, лениво, совсем спокойно сказал:

— Ну, а теперь посчитаемся.

— Это в каком смысле?

У Васьки страшно задергалась щека, и он по привычке зажал ее рукой.

— А вот в каком…

Косой вдруг развернулся и с силой ударил Ваську кулаком в висок. В кулаке был зажат нож, Косой бил рукояткой.

Васька со стоном повалился на землю, а Косой уже сидел на нем и, захлебываясь от долго сдерживаемой ярости, почти шипел ему в лицо:

— Продать захотел?.. Мусором стал?.. Не уйдешь теперь…

Его всего трясло.

— Получай, сука!..

Косой размахнулся ножом. Удар! Над кладбищем пронесся короткий и отчаянный человеческий крик:

— А!..

В тот же момент Косой услышал за спиной торопливые шаги. Он приподнялся, вглядываясь в темноту, и спросил резко:

— Олежка, ты?

— Я, я!..

Чья-то фигура, непохожая, высокая, мелькнула за оградой ближайшей могилы.

Косой, пригибаясь, отскочил в сторону, споткнулся обо что-то и упал, больно ударившись плечом о скамейку. Нож выпал из руки, искать его в темноте было бесполезно. И, разрывая на груди рубаху, он выхватил из-за пазухи маленький пистолет, мутно блеснула в руке перламутровая рукоятка.

— Встань, Косой! Встань, говорю! — услышал он чей-то прерывистый, взволнованный голос. — И бросай оружие!