— Король с радостью встречал тех, которые вернулись с Литвы под начальством Яська из Олесницы, и все они теперь живут богато.

— Вот видите, а я еще тогда не вернулся, а продолжал воевать. Надо вам знать, что согласие короля с князем Витольдом сказалось на немцах. Князь хитро выманил заложников и сам ударил на немцев. Замки разрушил, сжег, рыцарей перебил, кучу народа перерезал. Хотели немцы мстить вместе со Свидригайлой, который убежал к ним. Снова был большой поход. Сам магистр Конрад пошел на Литву с большим войском. Вильну осадили, пробовали при помощи огромных башен разрушать крепости, пробовали их брать хитростью и ничего не добились. А на обратном пути столько их пало, что и половины домой не вернулось. Выходили мы еще против Ульриха из Юнгингена, брата магистра, войта самбисского, но войт испугался князя и с плачем убежал, а после этого бегства начался мир и город отстраивался снова. Один святой монах, который босыми ногами может ходить по раскаленному железу, пророчествовал, что до тех пор, пока стоит мир, Вильна не увидит под стенами своими вооруженного немца, но если так будет, то чьи это руки так сделали?

Сказав это, Мацько из Богданца вытянул свои широкие, могучие руки, а все присутствующие стали кивать головами и поддакивать:

— Да. Да. Да. Он верно говорит. Он правильно говорит. Да.

Но дальнейший разговор был прерван шумом, донесшимся через окна, из которых были вынуты, затянутые пузырем, рамы, потому что ночь спускалась теплая и светлая. Издали слышался стук оружия, людские голоса, фырканье лошадей и пение. Все удивились, потому что час был поздний и луна высоко уже поднялась на небе. Немец-хозяин выбежал на двор, но прежде чем гости успели опорожнить кружки, он еще поспешнее вернулся назад, крича:

— Едет какой-то двор.

Минуту спустя в дверях появился слуга в голубом кафтане и мягкой красной шапке. Он остановился, оглядел присутствующих и, заметя хозяина, сказал:

— Эй, вытереть столы и зажечь свет: княгиня Анна Данута остановится здесь на отдых.

Сказав это, он повернулся и вышел. На постоялом дворе поднялась суматоха. Хозяин стал скликать челядь, а гости с удивлением поглядывали друг на друга.

— Княгиня Анна Данута, — сказал один из горожан, — да ведь это дочь Кейстута, жена Януша мазовецкого. Она уже две недели в Кракове, только выезжала в Затор в гости к князю Вацлаву, а теперь, видно, возвращается.

— Кум Гамрот, — сказал другой горожанин, — пойдем на сеновал: высока нам эта компания.

— Что они ночью едут, это меня не удивляет, — проговорил Мацько, — днем жарко, но почему она заехала на постоялый двор, коли под боком монастырь…

Тут он обратился к Збышке:

— Родная сестра прелестной Рингаллы.

А Збышко ответил:

— И мазовецких девушек с ней небось уйма. Эх!

В это время в дверь вошла княгиня, женщина средних лет, с улыбающимся лицом, одетая в красный плащ и узкое зеленое платье с золотым поясом на бедрах и низко застегнутой большой пряжкой. За княгиней шли придворные девушки, некоторые постарше, некоторые еще подростки, с розовыми и лиловыми веночками на головах и по большей части с лютнями в руках. Были и такие, которые держали в руках целые пучки свежих цветов, видимо только что собранных по дороге. Комната наполнилась; за девушками показалось несколько придворных и маленьких пажей. Все вошли бойко, с веселыми лицами, громко разговаривая или напевая, словно упоенные тихой ночью и ярким светом луны. Между придворными было двое певцов, один с лютней, другой с гуслями у пояса. Одна из девушек, еще совсем молоденькая, лет двенадцати, несла за княгиней маленькую лютню, украшенную медными гвоздиками.