Триста тысяч варваров, спасаясь от вышедшего из берегов Океана, двинулись на юг! Они обошли Альпы через Гельвецию, проникли к галлам и объединились с кимврскими племенами, признав в них братьев. Это была гибельная новость.

Варвары атаковали консула Гая Сервилия Сципиона, и их двадцати четырех тысяч солдат и сорока тысяч рабов спаслись только десять человек. Консул был в числе этих десяти.

Только Марий, сам почти такой же варвар, как эти, мог спасти Рим. Он выступил в поход, приучил свои войска к виду этих свирепых врагов, уничтожил сто тысяч их под Эксом, перегородил Рону их трупами и на целые века удобрил всю ее долину этим человеческим навозом.

Так было с тевтонами. Затем он нагнал кимвров, которые были уже в Италии. Депутаты от кимвров пришли к нему.

– Дайте нам, – сказали они, – землю для нас и наших братьев тевтонов, и мы сохраним вам жизнь.

– Ваши братья тевтоны, – ответил Марий, – уже получили землю, которая будет принадлежать им вечно, и вам мы уступим ее по той же цене.

И действительно, он всех их уложил на поле сражения в Верцеллах.

Ужасное нашествие с севера растаяло, как дым, и из всех этих варваров Рим увидел только их царя Тевтобоха, который одним махом перепрыгивал шесть лошадей, поставленных в ряд, и который, войдя пленником в Рим, на целую голову превосходил самые высокие из трофеев.

Марий был назван тогда третьим основателем Рима. – Первым был Ромул; вторым – Камилл.

В честь Мария совершались возлияния, как в честь Вакха и Юпитера. А сам он, опьяненный своей двойной победой, пил теперь только из кубка с двумя ушками, из какого, как гласило предание, пил Вакх после завоевания Индии.

Было позабыто о смерти Сатурнина, которого забросали камнями на глазах, а некоторые говорили, что и по приказу Мария, в тот же год, когда родился Цезарь; было позабыто о Марии, который избегал сражения с италийцами и упускал самые благоприятные случаи для победы; было позабыто о Марии, сложившего с себя командование под предлогом нервного расстройства в надежде, что Рим падет так низко, что будет вынужден броситься в его объятия. Помнили только о том, что за его голову была назначена цена, о его бегстве в болота под Минтурнами, о его тюрьме, где некий кимвр не посмел зарезать его.

Его смерть, как и смерть Ромула, была покрыта облаком, и никто не заметил, что это облако состояло из испарений вина и крови.

Прошло всего двенадцать лет с тех пор, как Марий умер; но Сулла, переживший его, сделал из него бога. Вот к этим-то еще живым страстям и воззвал Цезарь, воскрешая Мария.

Под крики народа, доносившиеся с Форума и Капитолия, сенат собрался на заседание. От одного только имени Мария патриции начинали трястись в своих курульных креслах.

С места поднялся Катул Лутаций; «это был, – говорит Плутарх, – человек, пользовавшийся у римлян большим уважением»; он поднялся и обвинил Цезаря.

– Цезарь, сказал он, – уже не угрожает правительству тайными кознями; он открыто выдвигает против него свои боевые машины.

Но Цезарь выступил вперед, улыбаясь, взял слово, приласкал каждое тщеславие, успокоил все страхи, заставил простить себя и, выйдя из сената, оказался перед толпой своих поклонников, которые кричали ему: